— Боюсь, вы все равно решили бы, что это очередное оправдание, — задумчиво произнесла она.
— Есть разница между оправданиями и объяснениями. Я не ханжа.
— Разве? — Она посмотрела на него с вызовом.
Его смех сбил ее с толку.
— Но ведь дверь не захлопнулась сама собой, а?
— С чего вы это взяли?
— По вашему взгляду. Я решил, что вы не захотели говорить при детях. Но меня это заело.
— Все это было ужасно... своей пустячностью. Папа часто брал меня с собой, когда навещал своих прихожан. А эти люди были не из местных горцев-шотландцев, они были чужаками, но со временем местные приняли бы их, если б они не пытались купить себе место в общине. Папе с ними всегда было трудно — своей манерой поведения они вечно кого-нибудь задевали. У этих людей была девочка моего возраста. Меня выбрали Марией, королевой шотландской, в пьесе, которую ставили в школе. Бренда прямо осатанела. Она была страшно избалованной, привыкла получать все, что хотела, но наша учительница, мисс Макмуир, не собиралась идти у нее на поводу. Когда мы к ним пришли, она позвала меня посмотреть их большую конюшню. Бренда меня туда втолкнула. Я упала прямо под копыта жеребенку и разбудила его. Я пыталась как-нибудь спастись от его копыт, но не могла, только закрыла голову руками. Наконец меня хватились, прибежал отец. Три месяца я провалялась в больнице. Но больше всего меня потрясло безобразие случившегося. На всю жизнь я запомнила, что может сделать с человеком зависть. — Она взглянула в глаза Эдварда. — Вот почему я носила всегда такую прическу, чтобы спрятать шрам. Дело не в том, что я стесняюсь, врачи сделали все, что могли, но я терпеть не могу отвечать на вопросы. Особенно тому, кто знает, что я боюсь лошадей.
Эдвард вопросительно взглянул на нее:
— Но больше вы не боитесь? Клянусь, из вас выйдет первоклассная наездница. Так что не обязательно прикрывать этот шрам вашим узлом, который вам не идет. — Он сделал быстрое движение рукой и вытащил шпильки из ее волос. Они рассыпались по плечам и предстали во всем блеске — темно-рыжие с золотистым отливом.
Фиона так и взвилась и потянулась за шпильками:
— Немедленно верните, мистер Кэмпбелл!
Он только рассмеялся ей в лицо:
— Не бойтесь. По-другому они мне не нравятся.
Фиона тщетно пыталась раскрыть его ладонь:
— Вот еще. Я не обязана делать прическу по вашему вкусу.
Своими железными пальцами он схватил ее за запястье и сжал с такой дикой силой, что ей пришлось ослабить пальцы. Широким жестом он швырнул шпильки в огонь.
— Где же я найду теперь шпильки, — с досадой проговорила Фиона. — Придется просить у Труди.
— Но, я же говорю вам — так будет естественно, перехватите их на затылке, и пусть будет хвост.
Фиона окинула его уничтожающим взглядом.
— Естественно! Да знаете ли вы, что такая прическа требует самого большого искусства. — Она отбросила тяжелые пряди с плеч. — Ничего не поделаешь, надо идти и делать. А то явись сюда Труди, она решит...
— Что Труди решит?
— Что я... что я растрепанная.
Он пристально посмотрел на нее:
— Вы вовсе не это хотели сказать. Вы хотели сказать, что Труди могла подумать, что вы пытались соблазнить меня... что все это женские ухищрения.
— Вот именно, — вскочила на ноги Фиона. — Я завтра расскажу мисс Трудингтон, что мы думаем друг о друге.
Эдвард тоже вскочил и схватил ее за плечи.
— Ну, уж нет! Я слишком ценю душевный покой старушки Труди. Она бы очень расстроилась. Бедняга чувствовала себя не в своей тарелке. Но я должен признаться, что ваше поведение с детьми просто замечательно.
Фиона почувствовала, что ее буквально душит ярость, и обрушилась на Эдварда:
— Иногда мне кажется, мистер Кэмпбелл, что мне лучше от вашей критики, нежели от похвалы. Даже сегодня утром, когда вы сказали, что у меня есть мужество, вы не забыли добавить, что это, пожалуй, единственное, чего я явно не лишена. Можно подумать, что я могу вызвать у вас восхищение, но не уважение.
— Вы чертовски правы, мисс Макдоналд. Одного мужества недостаточно.
— Господи, слышали бы вы сами себя! Эдакий упивающийся собственной праведностью зануда. Мой отец назвал бы вас фарисеем из фарисеев.
Она поднялась, но Эдвард не мог не оставить за собой последнее слово. Она уже выходила из кухни, когда услышала:
— Хотел бы я знать, что сказал бы ваш отец, если бы увидел вас такой, какой видел вас я тогда, в баре.
Фиона пошла к себе.
Тем более удивительно было услышать от него на следующий день:
— Я скажу сегодня Труди, что вы с детьми ближайшим катером едете в наш домик в Ванаке на пару недель. Я был бы совершенно спокоен, если бы она поехала с вами.
— Благодарю за доверие. Детям я скажу после занятий. А то они взбесятся от счастья.
Нет худа без добра. Она не успела сказать им, и слава Богу! Полдвенадцатого Фиона забежала на кухню, чтобы дать стакан воды икающему Тиаки, и застала Эмери корчащейся от боли у стола.
— Эмери, в чем дело? Живот прихватило?
— Нет, мисс Макдоналд, — с трудом ответила Эмери. — Это ребенок. Плохи дела. Придется, наверно, идти домой и лечь. Не хватало еще, чтоб это случилось здесь. У меня боли все утро, да надеялась, обойдется. Это от тяжестей.
— Как домой? — запротестовала Фиона. — Можно лечь и здесь. Сходить за Тамати? Они сегодня где-то поблизости.
— Да нет пока. Подождем, может, поутихнет. Видите ли, — у Эмери сквозь золотисто-коричневую кожу проступила краска, — я ему еще не говорила. Нет, нет, я рада. Тиаки нужен братик или сестричка, но Тамати может решить, что нам надо перебраться поближе к врачу, и, чего доброго, возьмет да бросит работу здесь. А на другом месте он может снова связаться с дурной компанией. Сама-то я могла бы прижиться в другом месте — ну, скажем, последний месяц провести в Ванаке. Эдвард разрешил бы мне пожить в их доме.
Фиона почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются слезы.
— Эмери, ты хочешь сказать, что месяц прожила бы одна, а все предыдущие готова провести здесь, лишь бы Тамати не запил опять?
— Само собой, Фиона обняла Эмери и поцеловала ее в нежную коричневую щеку.
— Это невероятно. Ты просто прелесть. Но пойдем, тебе нельзя оставаться на ногах.
У двери в спальню Эмери задержалась и спросила:
— Может, лучше в одну из отдельных комнат?
— Нет, как же без Тамати?
— Но как только боли утихнут, я пойду к себе.
— Что за разговоры, Эмери. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе остаться там одной? Тебе придется готовить, значит, нужно по-настоящему отлежаться в постели.
