Это было легко и волнующе – повиноваться рукам Млады, слившись с нею в подобии танца, плавном и скользящем, ощущая тепло её тела и мягкую, сдержанную силу. «Ш-ш-х… Ш-ш-х», – ложилась росистая трава под лезвием косы.
– Пока не наловчилась – широко не размахивайся, потихоньку иди, – наставляла Млада. – Пусть прокос будет узкий, да зато ровный.
С коротким «ш-х» всё новые и новые полоски травы падали, подкошенные, роняя светлые прозрачные бусинки росы. Шумилка наблюдала за этим обучением с ухмылкой, лукаво покусывая смешливо подрагивающую губу, и в её глазах отражалась зреющая озорная мысль; наконец, словно уколотая шилом, молодая кошка подхватилась и побежала к соседкам, белогорским девам:
– Красавицы, вы косить-то умеете, а? А то давайте, научу!
Те бегали от неё, как от чумы – кто со смехом, кто с крепким словцом. В итоге Шумилке удалось-таки поймать в объятия какую-то совсем молоденькую девчонку, которая оказалась менее проворной, чем её подруги.
– Ты моя козочка… Ну, ну, не брыкайся! – Шумилка обхватила свою «добычу» сзади, приподнимая её от земли, а та отчаянно дрыгала ногами и оглашала луг своим визгом.
– А нельзя ли потише? – послышался чей-то голос издалека. – Не видите – обряд идёт? Потом, после работы, баловаться будете.
Млада хмыкнула:
– Вот же шалопутка озабоченная…
Наконец жрицы дали знак, что можно приступать. Млада взяла свою косу, кивнув Дарёне:
– Ну, пробуй сама.
В море колышущейся травы белели повсюду рубашки и алели кушаки; девушки красовались в пёстрых веночках, переглядываясь с молодыми кошками. С мерным «ш-х» ложилась трава в прокосы, и звенели под небесным куполом девичьи голоса… Кошки подтягивали восьмерицей ниже, не забывая о работе, которая под песню спорилась жарко и весело, с огоньком. Соревновались, кто больше всех накосит – как же без этого! Горана с Младой и Светозарой шли ровно, орудуя большими, десятиручными косами, а у Шумилки пока было больше гляделок с девицами, чем дела.
– А ну, подтянись-ка, – сказала Горана дочери. – Отпросилась из войска – а толку-то от тебя… Да и кто такую работницу полюбит? Одни забавы на уме…
Устыдившись, Шумилка с усиленным рвением принялась за работу… пока ей не попалась очередная милашка в веночке. Заприметив её, она исподволь продвигалась поближе к ней, отчего её прокос не шёл прямо, как у прочих, а вихлял, словно пьяный. Подобравшись к предмету своего увлечения, она игриво подмигнула:
– А косишь-то ты неправильно, милая.
– Чего это неправильно-то? – удивилась девушка.
– А вот гляди, гляди: тут у тебя совсем не прокошено, а тут стерня уж больно высокая осталась – не годится так. Давай, покажу, как надо, – предложила озорница.
И пошёл в ход способ обучения, которым упражнялись Млада с Дарёной перед началом покоса. Девушка, сообразив, что все эти подкаты имели единственную цель – пощупать её прелести, принялась возмущённо вырываться:
– А ну, пусти! Пусти, говорю! А то как щас косовищем промеж глаз пропишу тебе…
Горана, на миг отвлекаясь от косьбы, прикрикнула на расшалившуюся дочь:
– Эй, Шумилка! Будет тебе девок лапать-то! И сама худо работаешь, и другим не даёшь!
Дарёна сперва шла в отстающих: с непривычки получалось медленно, коса порой застревала и запутывалась в высокой траве, увязала остриём ножа в земле, а временами и Зарянка отвлекала её своей вознёй или писком. Едва Дарёна начала понемногу втягиваться в дело, как пришлось отлучаться на смену промокшей пелёнки-подгузника. Вскоре малышка, впрочем, убаюкалась мерным покачиванием, и Дарёна смогла более-менее сосредоточиться на работе. Далеко не везде луг был ровным, попадались и ложбинки, и бугорки, на которых приходилось ловчить, обкашивая их. Подол юбки намок от росы, первые розовые лучи рассвета уже горели на снежных вершинах, а цветущий простор наполнял душу тугим, как парус, восторгом; найдя взглядом Младу, которая по-богатырски широко взмахивала косой и оставляла за собой ровную полосу скошенной травы, Дарёна с улыбкой вдохнула полной грудью сладкую свежесть утра… Вместе с зарёй рождалась лучистая вера, что всё будет хорошо.
Судя по длине тени от вбитого в землю шеста, до полудня оставалась пара часов; роса подсохла, и косить стало труднее, но работа продолжалась ещё некоторое время. Усталая Дарёна присела, вдыхая ни с чем не сравнимый, пронзительно-пьянящий, летний запах свежескошенной травы. Из срезанных полевых цветов она принялась плести крошечный веночек для Зарянки.
– Ну что, может, махнём по ягоды? Ох и много в лесу земляники…
Это Шумилка неспешно шагала мимо, нежно обнимая за плечи хорошенькую зеленоглазую селянку – ту самую, которую она «учила» косить. «Охмурила-таки», – с усмешкой подумалось Дарёне. Обе косы, свою и девушки, неугомонная холостячка несла на плече, а её спутница шагала налегке, то и дело зарываясь веснушчатым носиком в пучок цветов.
– Ну, не знаю… Отпустит ли меня матушка? – с сомнением молвила она.
– Отпустит, отпустит, мы её уговорим, – с чувственным придыханием нашёптывала Шумилка, поблёскивая на солнце головой.
Дождавшись, когда они поравняются с ней, Дарёна с язвинкой в голосе бросила через плечо:
– Не ходи с нею в лес, голубушка: у неё только одно на уме! Сама знаешь, что.
Девушка вспыхнула, пряча румянец за цветами, а Шумилка скорчила Дарёне свирепую рожу и оскалила клыки. По беззвучному движению её губ читались весьма крепкие словечки.
– Ну что же ты так, Дарёнка… У Шумилки наклёвывается свидание, а ты всё портишь. – На травяную подушку, мягко спружинив, упала коса, а рядом села Млада.
– Ты хочешь, чтобы девушка потеряла невинность до свадьбы, и её избраннице достался «распечатанный сосуд»? – прищурилась Дарёна, вплетая в венок ромашки. – И потомство получит едва ли половину от той силы, которую могло бы получить, будь невеста девственной…
– Ты стала прямо как матушка Крылинка, – усмехнулась Млада. – По-моему, девица знает, на что идёт. Так что… Нужны ли ей твои предостережения? Ладно… Может, мы с тобой тоже по ягоды прогуляемся?
У Дарёны чуть не сорвалось с языка горькое: «Млада, у меня куча стирки. Рагна беременна, ей надо беречь себя, а у матушки Крылинки тоже не десять рук, чтобы всё успевать…» Однако уже в следующий миг предвкушение душистого колдовства лесной полянки заглушило и голос разума, и все прочие чувства; какая стирка, когда столь драгоценные мгновения единения с Младой сияли перед нею, готовые вот-вот сладко настигнуть и накрыть с головой?!
