И стыдно, и страшно, и волнительно до невозможности.
И Макс такой… Такой… Боже, я таяла буквально, прощала ему все его поведение свинское, все грубости, все, вообще все!
И потому кошмаром, диким ступором была для меня сцена его ареста.
Я стояла, смотрела… И поверить не могла. А он меня глазами в толпе выцепил, серьезный такой, напряженный. И не отводил взгляда.
И не вырывался из полицейского захвата, не говорил ничего, вообще ни слова!
Так жутко, так страшно!
Я не выдержала, не смогла стоят и смотреть, как его уводить будут.
Развернулась и пошла прочь. Прямо в женский туалет, заперлась в кабинке, чтоб никто не видел Свету в таком состоянии… И завыла, тихо-тихо. Просто не смогла сдержаться. Слезы текли, пальцы дрожали, не унимались никак.
И в голове был полный ступор, сумбур.
И так жалко себя было, жалко!
Ну почему мне так не везет? Почем мне одни уроды попадаются?
Андрей мне изменил, не стал ждать, когда я на близость решусь… Крас употреблял наркотики. Я узнала об этом совсем недавно, но сразу прервала с ним всякое общение. Уж если что и удалось родным мне привить железобетонно — так это полное отвращение к наркотикам и людям, их употребляющим.
И вот теперь Макс…
Я не могла поверить в то, что увидела, но реально на моих глазах ведь его обыскивали! На моих глазах! А я ведь… Господи, я ведь дура такая… Влюбилась! Дура! Дура-дура-дура!
Я так на себя разозлилась, что даже пару раз по щекам ударила, чтоб прекратить истерику и привести в чувство.
Более-менее удалось.
А затем меня Валя нашел.
И вот удивительно, не стал очернять Макса, несмотря на то, что тот его так обидел сильно.
— Слушай, точно тебе говорю, подстава это, — убедительно шептал он, оглядываясь тревожно на закрытую дверь женского туалета, — твой неандерталец вообще никак не среагировал, а я слышал, что Гошик звонил кому-то, говорил, что Макса приняли.
— Ну, это может и не связано быть, — хлюпала я носом, опять позорно разревевшись, теперь уже из-за надежды и облегчения, которые мне принесла мысль о невиновности Макса.
— Ну прям! — опять зашептал Валя, — то, что Макс к тебе неровно дышит, весь универ в курсе, вот Крас и…
— Как это? Откуда? — удивляюсь я, не припоминая, чтоб мы палились… Ну, по крайней мере, откровенно…
— Откуда? Ты чего, дура? Да вас половина универа слышала сегодня в подсобке!
— Ох…
Мне в этот момент стало настолько стыдно, что еле на ногах удержалась. Позорище!
— Эй, ты чего? А ну держись! И вообще, пошли отсюда, — Валя подхватил меня под локоть и потащил к выходу, бормоча по дороге, — тоже мне, событие… Да тебе еще больше завидуют теперь! Такого парня урвала, куда там всяким Красам! Я точно говорю тебе, подставили твоего Макса! Но разберутся, я думаю. А ты, может, родню подключишь?
Валя был одним из немногих, кто знал, чья я дочь. Основная масса студентов слышала, что мой папа — генерал, а брат — полковник, но вот какой именно службы, не имели представления, конечно же.
Мысль о подставе прочно засела в моей голове, и я ее начала думать.
Думала-думала… И надумала.
К папе обращаться — не вариант. Он слишком крупная фигура, не умеет бить точечно, только по площадям. От Макса останутся рожки да ножки. Где-нибудь в Забайкалье.
Оставался только Витька.
Он поможет. Обязательно.
И хорошо, что пригласил к себе.
Теперь глазки котика из Шрека применю. Не сможет отказать сестренке маленькой.
Настоящая помощь по-братски
— Рассказывай давай, как вы пересеклись, — Витька, серьезный, как Илья Муромец на заставе, последовательно отрубает все гаджеты, закуривает и режет меня фирменным полицейским взглядом.
Я это называю «Допрос с пристрастием по-родственному».
За многие годы у меня выработался вполне серьезный иммунитет к такому, а потому привычно строю пай-девочку и дую губки.
— Ну я же сказала, Ви-и-ить… — тяну немного манерно и чуть обиженно, самую малость, чтоб дать понять, что младшую сестренку обижать нехорошо, — в универе…
— Ага… А он сам подошел?
Я хлопнула ресницами, задумавшись… А в самом деле, кто первый подошел? Так как-то быстро все получилось, неожиданно даже…
— А почему спрашиваешь? Какая разница? — так, теперь чуть-чуть больше обидок, — я тебя прошу только помочь… Если это реально. Он не виноват, говорю же, его Крас…
— Вопрос про Краса, — тут же перебивает меня братик, отказываясь почему-то в этот раз потакать мне! Черт! Надо было его дома дождаться! Поцеловал бы Сашку, потискал Арсюшку, размяк, оттаял… А тут — хоп! — и я с просьбочкой. Маленькой. Малюсенькой такой… — Какие у тебя с ним отношения? И какого хрена парень, который толкает наркоту, рядом с тобой? И еще сразу: какого хрена ни я, ни отец не в курсе, что у вас в универе толкают наркоту, а ты в курсе? И даже общаешься с одним из торговцев?
Он повышает голос, выглядя при этом до такой степени злым, что я даже теряюсь. И линию поведения теряю.
Только сижу, глупо хлопаю ресницами и лихорадочно продумываю стратегию.
Что делать-то теперь?
То, что я совершила ошибку, приперевшись сюда и вообще заикнувшись про свои отношения с Красом и с Максимом, ежу понятно.
И как же мне раньше в голову не пришло, что это палево страшное?
Что мне, по идее, сразу надо было сказать брату про Краса?
Ведь уже пару дней знаю…
Но не сказала… И не планировала, если честно. Просто устранилась сразу, и все.
А Витька теперь из меня душу вытрясет… И под домашний арест. А мне нельзя! Мне Макса выручать!
Мысль о моем диком парне придает сил и уверенности.
А еще проявляются зачатки интеллекта.
То есть, я понимаю, что нельзя сейчас лезть в бутылку и орать «А чо такова» и «Мое дело, с кем дружить». Добьюсь этим только карательных мер по отношению к себе.
Нет. Надо плавно. Надо… Где там у меня обиженный котик из Шрека?
Смотрю на Витьку испуганно, дрожу нижней губой, мну нервно юбку.
— Я не знала, Вить… — шепчу еле слышно, — я вот только вчера… Хотела тебе сегодня говорить… И не успела. Он Макса… Подстави-и-ил….
И тут надо заплакать. Аккуратно и красиво.
Я умею. Я в этом профи.
Лицо Витьки ожидаемо смягчается, он выходит из-за стола, отводит меня в сторону, сажает на диван, дает воды.
Трогательно стучу зубами по краю стакана.
— Свет… Ну вот дура ты у меня все же… Ну как ты умудряешься все время влипать-то?
Голос старшего брата умиротворенный и усталый. Поверил, значит.
Хорошо.
— Я не специально… Я же… Он же… И вообще… А Макс…
Хлюпаю носом, лепечу бред. Давай про Макса, братик. Давай. Помоги своей сестренке.
— Теперь про Макса твоего, — ожидаемо сворачивает на нужную тему Витька, — я пробил информацию, ничем помочь не могу тебе. И ему. Наркотики у него нашли реальные, и есть сведения, что это не первый его залет.
— Как?
Я теряю контроль над голосом, говорю звонче и грубее, но Витька не реагирует. Продолжает говорить.
А я — охеревать от полученной информации.
— У него личное дело, Свет, размером с три тома «Войны и мира», или их четыре все же?
— Какое дело?
— Его. Дело. — Он говорит четко, смотрит мне в глаза серьезно. И я понимаю, что да. Правду говорит. И сейчас еще скажет. Что-то, что мне не понравится. Разделит ситуацию на «до» и «после». — Он преступник, Свет. И у него срок есть. Он сидел. Понимаешь?
— За что? — голоса у меня нет, пропадает куда-то. И сердце не стучит.
— Много за что. Угон, кражи, нанесение телесных… Много чего, Свет.
— Но… Но он же… Учился?
— И что? Одно другому не мешает. К тому же, судя по произошедшему, он не учиться к вам пришел.
Ощущение, что я умерла. Вот в самом деле, сердце не бьется, дыхание не чувствуется. И в груди тяжело-тяжело. Словно уже в могиле и землей присыпана.
И в глазах темно.
Витя не врет мне, я знаю.
