И именно поэтому я выцепила подругу и поперлась с ней в клуб в пятницу вечером. Я просто не выдержала. Объяснила маме, как есть, мол, мне приснился Иисус, и я выздоровела, я даже попросила её сходить в храм и купить мне нательный крестик. По-моему, в тот момент она радовалась даже больше, чем когда мне вручили школьный аттестат без троек. Мы с мамой расцеловались, и я свалила в клуб. Кстати, Цыганку я заметила только ближе к полуночи.
Бар только раскочегарился, а мою подругу уже нормально так развезло от разбавленного пива. Видимо, я как-то долго на нее смотрела, а она была пьяна, и расценила это, как знак. В общем, она сама полезла ко мне целоваться. Меня же приспичило сделать это, как в том лесбийско-испанском сериале, красиво и с шиком, так, чтобы Цыганка увидела меня, а потом долго смотрела на то, как я страстно целую какую-то телку. В итоге, у нас с подругой произошел нелепый слюнообмен, а Цыганка даже не удосужилась повернуть голову и взглянуть на меня.
Аллё, я здесь.
Ну, не могла я к ней подойти. Не-мог-ла. Пришлось валить домой, а через пару дней рвать на себе крестик, разыгрывая припадок. Мама впечатлилась, быстро собрала деньги, и мы снова поехали "меня лечить".
— Я видела тебя в клубе. В пятницу. — я.
Я хмуро смотрела на нее исподлобья. Мне было стыдно, но, правда, я ничего не могла с собой поделать.
— Я тебя тоже. Будешь воду?
— Нет.
— Почему? Не хочешь? Или желаешь чего-нибудь покрепче?
Я чешу подбородок, мечтая подбить ей глаз.
— Ты видела меня?
— Не так. Я видела, как вы целовались.
— Даже так?
— Да.
— И как?
— Да отвратительно. Ты совсем еще ребенок.
— А ты взрослая, как я посмотрю.
Цыганка встает, на ней облегающие джинсы Levi's и черная футболка. Всё очень... короче, всё очень не похоже на тех цыган, которые кочуют из табора в табор, режут петухов на закате и верят в вечную любовь с королем "червей".
— Зачем приперлась? — она.
Стоит, нависает надо мной, собирая свои волосы в толстый, но куцый хвост. Куцый, потому что короткий.
— Захотелось, — я.
А Цыганка будто специально издевается, не отходит, лишь сильнее оголяет свою загорелую шею.
— Чего тебе захотелось?
— Допустим, тебя.
— Допустим меня?
— Допустим.
— Думаешь, я буду с тобой за деньги?
— Быть со мной не нужно.
Цыганка уже не просто нависает надо мной, она наклоняется прямо к моим губам. Я вижу ее глаза так близко, что мне кажется, будто это — психодел. Два огромных шоколадно-медовых блина-панкейка. Мне хочется облизнуться, потому что происходящее здесь и сейчас вызывает во мне дикий аппетит. И если сейчас сюда зайдет моя мама, если она помешает нам, то клянусь, я убью её.
— Если быть со мной ты не хочешь, тогда чего же ты хочешь?
Я молчу.
— Отвечай.
— Поцелуешь меня?
Фак, как же жалобно и жалко это прозвучало.
Цыганка же будто ничего не замечает, она почему-то кивает и осторожно, как-то бережно дотрагивается своими губами до моих губ.
— Так?
Я не знаю, что ей сказать, она же, не дожидаясь моего ответа, больно хватает меня за подбородок, поднимая мое лицо, вздергивая его на себя.
— Или так?
В этом жесте столько обыденной власти, что мне больше не хочется, чтобы она продолжала.
— Что, не нравится?
Я молчу, тогда она целует меня сама, проникает в меня своим языком так, что я не могу ей ответить или дать. Она заполняет меня, имеет меня в поцелуе, насилует мой рот и мои губы, пока я, как ребенок, пытаюсь схватить ее за руку, чтобы или перестать бояться, или перестать барахтаться в луже из собственных эмоций.
— Ты реально дерьмово целуешься.
Она отстраняется от меня и, как ни в чем не бывало, возвращается за свой стол со всякой магической мишурой.
— А ты — нет. Ты классно целуешься. Я почти кончила.
— Серьезно?
— Да.
— Значит, тебе нравится так.
— Почти — это ключевое слово.
Она смотрит на меня, а я слышу всё, даже как за стеной моя ничего не подозревающая мать разговаривает с кем-то по телефону.
— Я не трахаюсь на работе.
— А где трахаешься? — я.
— Тебе назначить время и место?
— Ну да.
— Знаешь, а ты очень наглая для подростка.
— А ты очень взрослая. Я помню.
Она смотрит на меня так, будто думает, стою ли я секса. И если да, то не буду ли я после нашего соития стенать от любви и обоссывать все стены в ее подъезде.
— Я не буду. Не переживай.
— Точно?
— Точно.
Ну, вот. Еще за тридцатник деревянных (спасибо маме-спонсору) я выторговала себе секс. Мне кажется, ниже пасть просто некуда. Что я творю вообще? Я не знаю, но вечером «Сакуре» пришло сообщение. Два.
«Давай быть вместе. Я поняла, что была дурой тогда. Любовь — это же не главное. Напиши мне» — раз.
«Слушай, ты же спрашивала у меня тогда про телку, помнишь? Взрослую которая. Короче, мутная она какая-то. Я поговорила с нашими. Напиши мне» — два.
Мутная не она, а мой чай. Улун называется. Я никому не пишу, потому что Цыганка решила не тянуть. Она "ждала" меня завтра у себя на квартире. Не там, где стол, магия и наши поцелуи, для секса она дала мне совсем другой адрес.
«Сакура, ты на пары-то явишься?»
«Нет»
«А чего так?»
«В лом. Отметь меня»
Ага, какие уж тут пары, я стою, как дура, и выбираю ей цветы. Я просто не знаю, как можно иначе. Тупо подвалить к ней домой, явиться к бабе на секс с пустыми руками? А потом что? Потом этими же руками и... но с другой стороны, я же не могу оценивать наш интим в букетном эквиваленте. Это же тупо. Я почти остановилась на розах, но в итоге, ничего не купила.
