— Сонда… — Кэрри почти прошептал ее имя. Слово отозвалось в ее душе нежным звоном, от которого ей захотелось застонать… или заплакать… Она сама не понимала, чего именно ей хотелось, но это было так восхитительно. — Я не считал и не считаю тебя глупой. Ты умная, сильная, красивая. Тогда, на Мадагаскаре, я смог взглянуть на тебя совершенно по-другому. И то, что я увидел, мне очень понравилось. Нет, я не то хотел сказать… Я влюбился в тебя, Сонда…
Ей казалось, что она тает как свечка под его взглядом и тем нежным полушепотом, который доносится до ее ушей. Она, как загипнотизированная, смотрела в его глаза и жалким клочком сознания, еще не занятым мыслями о Кэрри, понимала, как она слаба и податлива в этот момент. Он мог сделать с ней все, что угодно, и она не стала бы сопротивляться. И, как ни странно, эта мысль не пугала ее, а, напротив, заставляла душу и тело трепетать от предвкушения чего-то большего. Большего, чем темный призывный взгляд и ласковый полушепот.
Кэрри коснулся рукой ее черных, блестящих, как у куклы, волос. Пальцы запутались в волне теплого шелка, а губы, налившиеся предвкушением поцелуя, тянулись к ее лицу, нежному, желанному… Кэрри чувствовал ее учащенное дыхание и понимал, что она возбуждена так же, как и он. И все же он боялся ошибиться, боялся, что она птицей забьется в его руках и вырвется из его объятий.
На секунду Сонда забыла о его глазах, все ее внимание заняли губы, приближающиеся к ее лицу. Она могла видеть лишь этот рот, казавшийся ей когда-то не в меру большим, а теперь — страстным и зовущим. Она не могла двигаться, не могла думать. В эту секунду она жила только предвкушением поцелуя. И когда сладкий миг наступил, она забыла о неловкости, сковавшей ее по рукам и ногам. Сонда потянулась навстречу тому, о чем до сих пор могла лишь мечтать…
Впервые за всю жизнь она позволила себе роскошь ни о чем не задумываться. Сонда жила, дышала настоящим моментом, мысли уступили место чувствам, вырвавшимся из глубин души и опаляющим тело. Объятия Кэрри, ласковые и настойчивые, увлекали ее в пучину восхитительного безумия, и она не только слепо отдавалась этим объятиям, но и сама ласкала Кэрри, наслаждаясь силой и теплом, исходящими от его тела.
Сонда не успела опомниться, как они с Кэрри оказались наверху, в ее спальне. Постель показалась ей ужасно холодной, когда она коснулась ее обнаженной спиной. Но Кэрри тут же согрел ее — его беспокойные руки продолжали гладить ее, не останавливаясь ни на секунду. Обжигающий коктейль из поцелуев и обоюдных ласк окончательно опьянил Сонду, и теперь она готова была к самому главному напитку — страсти.
Но Кэрри не спешил утолить ее жажду. Он долго и нежно целовал ее тело: вначале шею, на которой лежали спутавшиеся черные пряди и так забавно щекотали его нос, затем покатые мягкие плечи, потом упруго-атласную грудь с сосками, твердыми, как косточки вишен, и гладкий живот, и низ живота — маленький вулкан наслаждения… Сонда сладко постанывала, зарываясь тонкими пальцами в его густые волосы. Когда ожидание сделалось невыносимым для обоих, Кэрри вошел в нее, мягко и осторожно, словно боясь причинить ей боль.
Сонда застонала сильнее и потянулась навстречу опускавшемуся на нее горячему телу мужчины. Ей хотелось открыть глаза, чтобы разглядеть его темный, затуманенный страстью взгляд, но она не могла — настолько велико было опьянение страстью, которой она никогда раньше не испытывала. Все, что она могла, — издавать чуть слышные стоны и двигаться в такт все ускоряющемуся ритму любви.
Позже, когда все кончилось, она лежала, оглушенная взрывом, и наслаждалась тишиной, казавшейся ей самой прекрасной мелодией на свете. Кэрри тоже молчал, боясь разрушить хрупкую иллюзию гармонии, в одночасье возникшей между ними.
Из распахнутого балкона в комнату ворвались сумерки. Призрачные облака — сиренево-розовые, дымно-желтые — плыли за стеклом, постепенно утопая в приближающейся мгле. Сонда вдыхала аромат сумерек, смешавшийся с запахом Кэрри, чувствовала щемящую боль в груди и понимала, что никогда не была и не будет счастлива так, как сейчас. Ей очень хотелось сказать об этом Кэрри, но что-то подсказывало, что торопить события не стоит. Хотя… она уже их поторопила… Но думать об этом, пожалуй, не время.
— Сонда, — прошептал Кэрри, словно догадавшись о ее мыслях. — Тебе хорошо?
— Да. — Ей не хотелось отвечать так однозначно, но сформулировать свои мысли в красивую фразу она была не в состоянии.
— Ты какая-то притихшая, грустная…
— Я любуюсь сумерками. Чувствуешь, их запах разнесся по комнате?
— Запах сумерек?
— Да. У каждого времени суток и у каждого времени года есть свой запах. Запах весенних сумерек самый сладкий. Он нежный и прохладный. Он бродит в душе и заставляет ее то плакать, то смеяться…
— Забавно. Я никогда об этом не задумывался.
— Это нужно чувствовать.
Кэрри повернулся к ней, подпер голову рукой и замер, очарованный ее взглядом, в котором еще не растаяла дымка, оставленная страстью.
— А какой запах у осени?
— Чуть горьковатый — запах дыма и опавших листьев. Грустный и почему-то тревожный, возможно оттого, что впереди — зима. А зиму я не люблю.
— Иногда ты совсем как ребенок, — улыбнулся Кэрри.
— Все взрослые люди — дети в глубине души.
— А я думал, это относится только к мужчинам. Женщины часто пеняют на то, что мужчины — малые дети.
— Неправда. Все мы дети. Только кому-то удается хорошо скрыть свое ребячество…
— А ты?
— Что — я?
— Ты скрываешь свое ребячество?
— До встречи с тобой я думала, что во мне его нет. Наверное, скрываю. Только не сознаю этого.
— Кстати, еще в первый раз, когда я был здесь… не хочется об этом вспоминать, но все же… твоя постель, тумбочка, обои — мне все казалось таким детским… Как будто ты не спальню оформляла, а детскую комнату.
— Наверное, так и было. Я люблю этот стиль — он расслабляет, успокаивает. Между прочим, по профессии я — дизайнер.
— Ну вот и познакомились, — засмеялся Кэрри.
Сонда хотела было обидеться, но его искреннее веселье заразило ее, и она засмеялась вместе с ним. Кэрри протянул руку и коснулся ее волос. Она перестала смеяться, разомлев от его ласки. Душу захлестнуло тепло, то ли от его прикосновения, то ли от неизъяснимого чувства единства, общности с этим человеком. Кэрри провел теплыми пальцами по ее лицу и, посерьезнев, спросил:
— Что мы теперь будем делать?
Но Кэрри спрашивал Сонду не о «теперь», а о «завтра», насчет которого в ее голове не было никаких соображений. Сонда села и придвинулась к спинке кровати. Действительно, что теперь? Послезавтра у нее свадьба. Ее жених стал рогоносцем, еще не успев стать мужем… От этой мысли Сонда внутренне съежилась, собралась в комочек. И зачем только Кэрри понадобилось возвращать ее к реальности? Ей было совсем неплохо в сегодняшнем дне, и она с удовольствием осталась бы в нем навсегда.
