Вот только никогда ни один мужчина не будет чувствовать себя рядом с тобой самым счастливым человеком в мире, если вы не спите вместе. Секса нет? Нет. Всё, значит, мы просто приятели, в лучшем случае — друзья. У тебя своя жизнь, у меня своя. Дистанция.
Дистанция и холодное одиночество…
Если вы не спали вместе, у вас не будет чудесных завтраков вдвоем солнечным утром. И вы никогда не начнете, хохоча и уворачиваясь, брызгаться водой в тесной ванной комнате, пытаясь умыться и почистить зубы одновременно и отпихивая друг друга от раковины. А потом вы не обниметесь, прямо с зубными щетками в руках, и не замрете надолго-надолго, счастливые-пресчастливые…
Но то, что Аня называла словом «любовь», церковь почему-то считала чем-то грязным, низким, отвратительным. Слово-то какое — «блуд». Похоже на «блевотина». Бр-р-р…
И вот, после изумительных соединений по ночам, после счастливого смеха на кухне и в ванной по утрам, после радостных выходных, проведенных вдвоем, нужно было приходить на исповедь и во всем этом каяться. И называть это мерзопакостным словом «блуд». Фактически, оскорблять самое светлое, что было у Ани в жизни.
Противоречие было неразрешимым, объяснить Ане никто ничего не мог — ни священники, ни книги. И Аня придумала ответ самостоятельно. «По-видимому, если выполнять все инструкции, то в итоге почувствуешь мир и покой в душе и горячую любовь ко всем людям, и их ответную любовь к тебе. То есть, то же самое, что я чувствую с мужчинами, только для этого уже не будет требоваться секса. Наверное, святые в конце жизни именно это и чувствуют».
Этого мира, покоя и любви и ждала Аня все три года, ради них мучительно бросала курить и разрушала свою психику.
И что же? А ничего. Сидит она теперь в кресле, всеми брошенная, и думает о том, как бы так удачно умереть, чтоб не попасть при этом в ад в качестве самоубийцы. И всё, о чем она мечтает — чтоб жизнь закончилась. А еще лучше — чтоб она никогда и не начиналась…
* * *
Три дня Аня думала. На четвертый день позвонила в храм — не в тот, куда ходила раньше, а в другой. Храм выбрала так: открыла телефонный справочник, нашла список храмов и набрала первый номер, на который упал взгляд. Позвонив, спросила, когда проходят беседы для людей, которые готовятся к крещению. Оказалось, по четвергам в 18.00.
В ближайший четверг Аня пришла в храм, послушала вместе со всеми лекцию незнакомого священника, который представился отцом Валентином. В течение всей лекции присматривалась к священнику и решала для себя вопрос, стоит ли ему довериться. Наконец, решила — да, стоит, он поймет — и по окончании беседы подошла к отцу Валентину:
— Простите, можно с вами посоветоваться?
— Да, конечно.
Потом они сидели в храме на деревянной скамье, Аня рассказывала, священник слушал, задавал вопросы, изредка комментировал и просил рассказывать дальше. Разговор длился около трех часов. В конце отец Валентин сказал:
— Аня, дорогая, отчаяние — самый страшный грех. Вы же знаете об этом?
— Знаю, — кивнула Аня.
— Самый страшный — это значит, страшнее всех остальных. Понимаете? Делайте что угодно, но выбирайтесь из уныния, в котором вы сейчас находитесь!
— Что угодно? — не поверила Аня.
— Да. Всё, что угодно!
Аня ненадолго задумалась, потом нерешительно спросила:
— А можно мне пить и курить?
— Да пейте вы и курите! — рассмеялся священник. — По сравнению с тем, что вы рассказали, это такая ерунда!
— Правда? — робко переспросила Аня.
— Правда. Ваше уныние — это, это… — священник помотал головой и махнул рукой. — Не нахожу слов.
— Я поняла, — сказала Аня. — Огромное вам спасибо.
В этот вечер она вернулась домой с чувством, очень похожим на умиротворение. Почти сразу легла спать и крепко проспала до утра.
На следующий день пошла в магазин. Денег у нее было вполне достаточно на хорошее вино и дорогие сигареты, но Аня купила самое дешевое пиво и папиросы «Беломор».
Да, именно так. Сейчас она вернется домой и там будет пить пиво из горлышка и курить крепкие мужские папиросы. Именно так. Причем сидеть она будет не в кресле и не на диване, а на полу.
Правда, на полу холодно и твердо… Ладно, постелим на пол одеяло. Но это будет единственной поблажкой себе. Первой и последней. Аня идет не расслабляться и получать удовольствие. Она идет принимать решение.
Дома Аня открыла все форточки, бросила на пол одеяло, села, открыла пачку папирос. Пальцы дрожали. Когда-то это уже было — давным-давно… Вот так же дрожали пальцы, так же было страшно переступить черту и так же было ясно, что переступить ее необходимо.
Тогда, много лет назад, восемнадцатилетняя девчонка поднесла к губам первую в жизни сигарету. Сейчас 29-летней Ане предстояло вспомнить путь, по которому она когда-то уже прошла. Вспомнить и пройти его заново.
— Ну что, — сказала себе Аня, — вперед?
И сама же себе ответила:
— Вперед.
Щелкнула зажигалкой и закурила.
— А зачем нужны были пиво и «Беломор»? — спрашивает Костя.
— Понимаешь, табак, алкоголь и мальчики стали для меня символами новой жизни — той, что началась в 18 лет. Так вышло, что именно они сыграли роль дорожных знаков — вот одна веха пройдена, вот — вторая, вот третья. Выбор символов произошел почти случайно, дорожным знаком могло стать что угодно. Например, если бы мои родители считали величайшим злодеянием филателию, в восемнадцать лет я могла бы начать собирать марки, сильно увлечься этим занятием, продолжать им заниматься много лет, не обращая никакого внимания на мнение родителей, и тогда символом стала бы филателия.
— Пока не совсем понимаю.
— После трехлетних попыток воцерковиться я стала очень похожа на себя в детстве. Такая же толстая, закомплексованная, унылая. У моей «взрослой» депрессии были почти те же симптомы, что и у «детской». И проще всего было выбраться из нее так же, как я это сделала в восемнадцать. Второй раз пройти по той же дороге, с теми же дорожными знаками — алкоголь, курение, а со временем, возможно, и мужчины.
