– Божественно! Непревзойдённо!
Конечно, гости вслед за хозяйкой не могли не присоединиться к чествованиям. Отец смущался:
– Дорогая, ты меня захваливаешь… Этак я совсем зазнаюсь.
Но по его сияющему лицу видно было, что похвала ему приятна. Госпожа Лильвана лишь однажды побывала на таком приёме: просто из вежливости не могла отказать хозяйке дома – одной из влиятельнейших женщин города. Отец не повёл и бровью, а бывшая супруга сделала вид, что незнакома с ним. Когда они вернулись домой, она небрежно проронила, обращая свои слова к Гледлид:
– Ну что ж, я рада за твоего отца. Они с Нармад нашли друг друга.
Домашнее образование Гледлид подходило к концу, но на последнем, подготовительном году перед поступлением в Высшую Школу Права над её родиной раскинулась чернокрылая беда: в Шемберру вошли войска властолюбивой и грозной владычицы Дамрад, известной своими быстрыми победами. Город падал за городом, зачастую сдаваясь без боя.
– Мы не выдержим натиск, – металась мать из угла в угол. – Нужно уезжать из Шемберры.
Впрочем, сама градоначальница покидать свой пост не собиралась, отправив в бегство лишь семью. Их путь лежал в пока ещё свободную соседнюю землю – Лехвицу.
– Вы езжайте, а я позже присоединюсь к вам, – заверила госпожа Лильвана, но в леденящем блеске её глаз Гледлид читала отчаянную, смертельную решимость погибнуть на службе…
Когда вещи грузили в повозки, в общей суматохе юная навья покинула родных и бросилась в особняк на Ореховой улице – к отцу. Там тоже шли спешные сборы: весть о том, что враг близко, облетела уже весь Церех. Растрёпанный отец растерянно и бестолково метался по лестнице и только путался под ногами у носильщиков, а госпожа Нармад руководила сборами, сохраняя присутствие духа и отдавая приказы отрывисто-стальным, властным и чётким голосом.
– Дитя моё, ты здесь? – удивлённо и встревоженно вскинула она брови. – Разве твоё семейство не уезжает?
– Уезжает, сударыня, – пробормотала Гледлид. – Но я… Я хотела увидеть батюшку.
Заметив дочь, отец кинулся к ней и прижал её голову к своей груди, расцеловал. В его глазах сверкали безумные искорки.
– Доченька… Едем с нами! – зашептал он, взяв её лицо в свои ладони. – В этой суете мать не станет искать тебя, у неё не будет времени. Мы увезём тебя, и ты будешь жить с нами… со мной!
Эта мысль молнией полыхнула в душе Гледлид, выхватив своим светом из сумрака страстное решение. Она схватила отца за плечи и отчаянно, до звона в голове, закивала.
– Да… Да, батюшка, я хочу остаться с тобой! Всегда хотела!
– Вот и умница, – обрадованно выдохнул Ктор, со слезами обнимая дочь. – Едем!
Госпожа Нармад не возражала, лишь кивнула Гледлид в сторону повозки.
– Садись, дитя моё.
Но едва девушка поставила ногу на подножку, как во дворе раздался гулкий стук копыт по каменным плиткам дорожки. Верхом на чёрном гривастом коне с глазами-угольками к ним скакала мать – в служебном кафтане с золотыми наплечниками и с саблей на поясе. Шляпа слетела с её головы во время бешеной скачки, и волосы гневно развевались за плечами, а взор извергал ледяные молнии.
– Гледлид! – Окрик хлестнул молодую навью меж лопаток. – Что ты здесь делаешь? Мы задерживаем отправку, ищем тебя, а ты… Немедленно домой!
Гледлид повернулась к матери лицом, упрямо вскинув подбородок и сжав кулаки. Алым пламенем под сердцем горело: сейчас или никогда.
– Прости, матушка, я останусь с отцом, – твёрдо заявила она. – Я поеду с ним и госпожой Нармад.
Мать гарцевала перед нею на звероподобном коне, способном скакать быстрее любого пса-навия; ветер трепал её огненную гриву, голенища щегольских высоких сапогов сверкали, трепетала бахрома нарядных наплечников… Строгий чёрный кафтан с тугим кожаным поясом и сабля с усыпанной каменьями рукоятью придавала госпоже Лильване воинственно-суровый вид, а красивое, точно высеченное из холодного мрамора лицо застыло маской негодования.
– Об этом не может быть и речи! – прогремела она, еле сдерживая поводьями возбуждённое животное. – Ты поедешь со своей семьёй!
– Вот моя семья, – ответила Гледлид, становясь рядом с отцом и кладя руку на его плечо.
– Лильвана, позволь девочке самой решить, – учтиво вставила слово госпожа Нармад.
– Сударыня, не вмешивайтесь в дела нашей семьи, – холодно отрезала Лильвана, переходя на «вы», что служило знаком подчёркнутой враждебности. – Моя несовершеннолетняя дочь обязана повиноваться моей воле.
В груди Гледлид жгучим потоком прорвалось жерло накопленной обиды, плюнуло раскалённой лавой, зашумело в висках.
– Матушка, я не желаю тебе повиноваться, потому что ты несправедлива и жестока! – крикнула она, чувствуя, как от мертвеющих щёк отливает кровь. – Я не простила и не прощу тебе того, как ты поступила с батюшкой! Как ты унижала его и смеялась над ним! Ты – не мать мне, мы чужие и всегда были чужими!
Поток этих колючих, надрывно-исступлённых слов оборвался от хлёсткого удара по лицу: плеть, которой мать подгоняла коня, оставила на коже Гледлид горящую полосу боли. Горло захлебнулось вихрем дыхания.
– Лильвана, не смей поднимать на неё руку и унижать её достоинство! Она и моя дочь тоже! – вскричал смертельно бледный отец.
– Нет времени выяснять отношения, – жёстко сказала мать. – Я вынуждена применить силу.
Не успев и моргнуть, Гледлид очутилась в седле. Одной рукой мать правила конём, а второй крепко прижимала её к себе, и от тряски у девушки стучали зубы. Всё, что она могла лепетать, захлёбываясь гневом и слезами, было:
– Ненавижу тебя… Ненавижу…
Они не отъехали далеко от особняка госпожи Нармад: их нагнал вестовой – запыхавшийся, с круглыми от ужаса и отчаяния глазами.
– Госпожа градоначальница! Войско Дамрад прорвало нашу оборону! Враг в городе!
Мать круто остановила коня, и он несколько мгновений вертелся волчком, прежде чем успокоиться на месте.
– Церех окружён? – только и спросила Лильвана. – Пути отхода для горожан перекрыты?
– Нет, Южные ворота ещё свободны, сударыня!
С ними поравнялась повозка госпожи Нармад, и из окошка высунулось известково-белое, тревожное лицо отца. Мгновение подумав и приняв решение, мать спустила Гледлид с седла.
