Мы знаем, что животное с гривой есть конь, а животное с рогами – буйвол. Но мы не знаем, как выглядит единорог».note 48 Источник третьего текста предсказать легче: это Кьеркегор. Духовная близость двух писателей явственна любому, но еще ни разу, насколько мне известно, не отмечалось, что Кьеркегор сочинил немало религиозных притч, касавшихся современной ему буржуазии. Лоури в своей книге «Кьеркегор» (издание Оксфордского Университета, 1938) приводит две такие притчи, Первая рассказывает о фальшивомонетчике, который под постоянным присмотром пересчитывает банкноты в Британском банке: так Бог, не доверяя Кьеркегору, подверг бы его испытанию, сознавая, что тот знаком со злом. Предметом второй притчи являются путешествия к Северному полюсу. Датские священники объявили, что участие в подобных экспедициях способствует вечному блаженству души. Они признали, однако, что полюса достичь трудно, почти невозможно, и что далеко не каждый может отважиться на такое приключение. Наконец, они решили, что всякое путешествие – скажем, из Дании в Лондон, на обычном пароходе по расписанию – является, если рассматривать его в соответствующем свете, экспедицией к Северному полюсу.
Четвертый из прообразов я обнаружил в «Страхах и сомнениях» Броунинга, опубликованных в 1476 году. У одного человека имеется (либо он верит, что имеется) знаменитый покровитель. Герой никогда не видал этого покровителя и, по правде говоря, тот никогда не оказывал ему помощи, хотя о благородных чертах его характера ходят легенды и из рук в руки передаются подлинные его письма. Затем некто подвергает сомнению благородство покровителя, а эксперты-графологи объявляют письма поддельными. В последней строке герой спрашивает: «А что, если друг мой … Бог?»
В моих заметках фигурируют еще две истории. Первая относится к «Нелестным рассказам» Леона Блуа и повествует о людях, которые окружают себя всевозможными глобусами, атласами, железнодорожными справочниками и чемоданами, но умирают, ни разу не покинув даже своего родного города. Вторая называется «Каркассон» и принадлежит перу лорда Дунсани. Непобедимая армия воинов покидает бесконечный замок, покоряет царства, встречает на своем пути чудовищ и преодолевает горы и пустыни, но ни разу им не удается попасть в Каркассон, лишь однажды они видят его издали. (Эта история, как легко можно заметить, строго противоположна предыдущей – в первой, город никогда не покидается, во второй, в него никогда не удается попасть).
Если я не ошибаюсь, перечисленные мною разнородные отрывки напоминают Кафку, если я не ошибаюсь, не все они напоминают друг друга. В каждом из этих текстов, в той или иной степени, присутствуют характерные особенности Кафки, но если бы Кафка никогда не написал бы ни строчки, мы не восприняли бы этого их качества, иными словами, его бы не существовало. Броунинг предвещает Кафку, но наше прочтение Броунинга преломляется благодаря прочтению Кафки. Сам Броунинг прочитывал это иначе.
Слово «предшественник» незаменимо для словаря критика, но его необходимо освободить от коннотаций полемики или соперничества.
Дело в том, что каждый писатель создает своих предшественников. Произведения его изменяют наше понимание прошлого, как изменяют и будущееnote 49. В этой связи, личность или множественность причастных к нашему предмету людей не имеют никакого значения. Ранний Кафка Betrachtnng в меньшей степени является предшественником Кафки мрачных мифов и чудовищных бюрократических учреждений, чем Броунинг или лорд Дунсани.
Сон Педро Энрикеса Уреньи
Сон, приснившийся Педро Энрикесу Уренье на рассвете одного из дней 1946 года состоял, как это ни странно, не из образов, но из медленной, размеренной речи. Голос, говоривший слова, не был его голосом, но напоминал его голос. Тон его, невзирая на патетику темы, оставался бесстрастным и заурядным. Во время сна, который был недолог, Педро сознавал, что спит у себя в комнате и что жена спит рядом. В темноте, сон сказал ему:
Несколько ночей назад, на углу Кордовы, ты обсуждал с Борхесом призыв Севильского Анонима:
О Смерть, в молчании явись, как наступает стрелка.
Оба вы заподозрили, что в тексте звучит преднамеренное эхо некоего латинского оригинала, тем более, что подобные переложения соответствовали манерам эпохи, чуждой нашему пониманию плагиата, скорее коммерческому, чем художественному.
Но ты не подозревал, не мог подозревать, что диалог был пророческим. Через несколько часов, ты побежишь по последней платформе Конститусьон, торопясь на свою лекцию в университете Ла-Платы. Ты успеешь на поезд, забросишь портфель на багажную полку и устроишься на сиденье у окошка. Некто, чьего имени не знаю, но чье лицо ясно вижу, обратится к тебе с какими-то словами. Ты не ответишь, потому что ты будешь мертв. Ты успел попрощаться, как обычно, с женой и детьми. Ты не вспомнишь этот сон, ибо забвение необходимо для исполнения этих событий.
Это искусство позволит вам созерцать различные сочетания из двадцати трех букв… «Анатомия Меланхолии», ч. 2, сект. II, м. IV (англ.).
Вечно (лат.)
В рукописи отсутствуют цифры и заглавные буквы. Пунктуация ограничивается запятой и точкой. Эти два знака, расстояние между буквами и двадцать две буквы алфавита составляют двадцать пять знаков, перечисленных неизвестным. – Прим. издателя.
Раньше на каждые три шестигранника приходился один человек. Самоубийства и легочные заболевания нарушили это соотношение. Невыразимо грустно вспомнить, как иногда я странствовал много ночей подряд по коридорам и ажурным лестницам, ни разу не встретив библиотекаря. – Прим. автора.
Повторяю, достаточно, что такая книга может существовать. Я лишь отвергаю невозможность этого, Например: ни одна книга не может быть в то же время лестницей, хотя, без сомнения, есть книги, которые оспаривают, отрицают и доказывают такую возможность, и другие, структура которых соответствует структуре лестницы. – Прим. автора.
Летисия Альварес де Толедо заметила, что эта огромная Библиотека избыточна: в самом деле, достаточно было бы одного тома обычного формата, со шрифтом кегль 9 или 10 пунктов, состоящего из бесконечного количества бесконечно тонких страниц. (Кавальери в начале XVII в. говорил, что твердое тело представляет собой бесконечное количество плоскостей.) Этот шелковистый вадемекум был бы неудобен в обращении: каждая страница как бы раздваивалась на другие такие же, а непостижимая страница в середине не имела бы оборотной стороны.
