льда протыкали сердце. Но я обещала себе быть сильной и встречать выпады судьбы с достоинством.
Поэтому выпрямила спину и посмотрела мужу в глаза.
— Зачем было обманывать, Олег?
— Иначе ты бы не приехала.
— Да, я бы не приехала. Ни за что. И с вашей стороны было низко обманывать меня и считать дурой.
— Никто не считает тебя дурой, — уговаривал он, — мы просто хотели попробовать.
— Попробовать что? — вздернула я голову. — Разжалобить меня беззащитным младенцем? Что ты хочешь услышать? Да, меня трогает ребенок. Конечно! Мне жалко невинную душу, которую бросила родная мать. Я переживаю, что могут быть последствия неудачных родов. Но он мне чужой, пойми! Я так бы переживала за любого ребенка, но это не значит, что будет что-то большее.
Пока я говорила, он лишь хмурился и покачивал сверток, который, к счастью, не издавал никаких звуков. Ей-богу, не знаю, как отреагировала бы, услышав писк малыша. Как же я отчаянно готовилась стать матерью! Сколько усилий приложила! И всё смели одним махом, не посчитавшись со мной, уничтожив морально…
— Ну а я? — с жаром начал Олег. — Как же я? Мне что делать? Я люблю тебя, но теперь у меня есть сын, и я хочу, чтобы мы стали одной семьей.
— Ты бредишь, Олег, я уже не знаю, как тебе это объяснить. Почему ты никак не можешь понять?!
— Да потому что я знаю тебя! Знаю, что ты меня любишь. И вернешься, и простишь, и примешь его… Но ты даже пытаться не хочешь!
— А ты меня еще и обвиняешь?! — не выдержала я, и наш крик наконец разбудил маленькое создание, покоившееся на руках Олега.
Тихий-тихий писк напомнил мяуканье котенка, слабого котенка, брошенного мамой. И этого хватило, чтобы я задрожала.
От жалости к малышу. И от возмущения. От ощущения гадливости.
Меня просто хотели использовать, заманили сюда и решили давить на жалость, низко используя беспомощного малыша. Зная, как сильно я хочу ребенка.
— Что вы тут устроили? Разбудили мальца. Олег, успокой Митеньку.
Олег скрылся в детской, покачивая сверток, а свекровь подошла и забубнила в ухо:
— Ну ты хоть посмотри на него, ну одним глазком, вылитый Олежек, ничего от Галки не досталось, от этой тварины, тьфу, Рита, — гладила меня по руке, — Рит, ну сходи, одним глазком, ты сможешь считать его своим, привыкнешь, а если бы из детдома взяли, как бы ты привыкала? Как бы своим считала? Да и тут то же самое…
— А вы бы смогли? — не своим голосом заговорила я, оборачиваясь к ней.
И видно, такое страшное выражение у меня было, что она отпрянула и прижала руку к груди, смотрела на меня выпученными глазами.
— Смогли бы переступить через измену, через предательство? Через нагулянного на стороне ребенка? Через обман? Отсутствие поддержки близких. Вы что сделали, когда я в беде оказалась? Деньги украли!
— Но я же перевела обратно, перевела, — загундосила она, кинулась ко мне и снова отпрянула, глаза забегали. — Да я же тоже женщина, жена, я тебя понимаю, Рит, — сказала жалостливо, как-то даже униженно, — но мой сын тебя любит, страдает он… Пойдет же без тебя по наклонной, не справится с ребенком, за бутылку уже схватился…
— Вы сына жалеете, а я, значит, терпилой быть должна?
— Да что за терпила? Не надо сразу принимать решение. Присмотрись, подумай, послушай свое сердце! Ты же так хотела ребенка! Бредила им… А он вот он… Рядом… — указала головой на дверь детской, откуда раздавался душераздирающий крик. Он мне душу наживую вспарывал! — Господи, говорю же, не справляется Олежек!
Сказала и ринулась спасать сына и внука.
Я осталась стоять, вынужденная слышать громкий плач. Закрыла уши руками. Зажмурилась. Представила, что его нет. Меня нет. Я не здесь. Это меня не касается.
Но мантра не помогала. Сердце мое рвалось туда, к малышу, с которым я разговаривала во время беременности.
Галя, Галя, за что же ты меня таким мукам подвергала? Терпела, пока я твой живот трогала, с ребенком тетешкалась как со своим. Готовилась качать, утешать, к груди прижимать. Что же не заставила меня отойти и тогда не сказала, что не мой это ребенок, не я его мать?
Сразу разорвала бы связь, которую я не хотела, но чувствовала сейчас.
Но нельзя этого чувствовать. Нельзя.
Думала сперва по-тихому уйти, по-английски, но побегом же посчитают. А я хотела из ситуации с достоинством выйти и на прощание сказать твердо, что не вернусь. Чтобы больше со мной встреч не искали.
Зашла в спальню и открыла рот, чтобы попрощаться.
Но слишком истошно плакал младенец, и беспомощный Олег чуть ли уже не тряс его, пытаясь успокоить. Свекровь, глядя в красное сморщенное личико, причитала:
— Надо водичкой умыть, господи, святой водичкой, дай мне его, — суетливо пробовала она удержать младенца, чей ор звенел в ушах.
— Я пытаюсь, мама, пытаюсь! Он же только уснул!
— Так что ты его вытащил из кроватки? Разбудили кутенка…
Вот вроде сына воспитала, умела обращаться с новорожденным, а делала всё неправильно. Да и от Олега никакого толка не было. А я же готовилась к рождению ребенка, и видео смотрела, и статьи читала, и даже с куклой тренировалась, так что понимала, что могу его попробовать успокоить.
Я основательно готовилась быть матерью.
Разумная часть меня заорала «нет», но ноги уже несли к ребенку, руки протянулись вперед, и я выпростала из рук Олега извивающегося малыша. Посмотрела в маленькие, но удивительно осмысленные глазки. Убрала в глубину души вспыхнувшую оторопь. И прижала к себе ребенка, прямо к своей груди.
Эдгар
— Ты любишь ее?
Отвлекся от любования новым пейзажем Беллы, оглянулся на нее саму.
Она неподвижно стояла над мольбертом. Рука с зажатой в ней кистью застыла в воздухе.
Подошел ближе и заглянул в полотно. Стандартный для моей жены мрачный пейзаж сегодня неожиданно заиграл светлыми мазками.
Это вселяло надежду. Я же заехал в мастерскую, чтобы уговорить Беллу помириться с отцом, а она вот…
Удивила, как обычно. Спросила то, что обычно предпочитала игнорировать.
От ее вопроса мгновенно выросло напряжение. Тревога, которую она разбудила своим вопросом, всколыхнулась с новой силой.
Зачем? Зачем она напомнила?
Я же так пытался забыться. Старался работать на износ, вытряхнуть из памяти ту, что слишком травмирована крахом своего брака. Ту, что нужно было оставить в покое на время… Или навсегда.
Ту, что побежала к мужу. К этой гниде! Ублюдку и конченому моральному уроду! После первого же звонка.
Ушел в сторону тогда. Исчез
