меня беспокоит задержка месячных, уже минимум недели на две. Но я отгоняю мысли о возможной беременности. Мы ведь с первых дней предохранялись с Генрихом. Или не с первых? В его жарких объятиях я плавлюсь, как шоколад на солнце, и плохо соображаю. Остаётся одна надежда на него. Нужно будет спросить, как он относится к факту появления детей.
Только бы не так, как Максим. Максим…
Мысли возвращают меня в то время, когда была жива мама. Моя мамочка…
Я сильно переживала прерывание беременности. Была жуткая депрессия, из которой я пыталась выбраться самостоятельно. Мой мужчина бросил меня на произвол судьбы, обвинив в страдании фигнёй.
С мамулей мы в тот период моей жизни общались каждый день, к сожалению, только по телефону. У неё была маленькая Оленька и приехать ко мне, поддержать, мамуля не могла. Да и приезжать было некуда. Макс даже слышать не хотел, чтобы кто-то из моих родственников появился на пороге его квартиры.
Однажды с горяча я поделилась с мамой возрастающим желанием уйти от Максима.
— Он не слышит меня, живёт на своей волне. Его всё устраивает. Он даже понять не хочет, как мне тяжело. Уйду, к той самой …
— Вика, — возмущённо прервала меня мама. — Не ругайся, дочь. Даже если очень приспичило не нужно так говорить. Это не красит женщину. А насчёт того, что уйдёшь, уходи. Только хорошо подумай вначале. Уйти нужно раз и навсегда. Уйти и не возвращаться ни при каких обстоятельствах. Паузы хороши в театре. Жизнь их не любит, ей не нравится, когда время тянут, она слишком на него скупа.
— Мамуль, но я …
— Подожди, моя девочка, если действительно плохо, не раздумывай, не жди, что всё наладится, образуется, каким-то чудесным образом. Поверь, со временем будет ещё хуже. Просто встань и уйди. Это не твоя история. Если в ней только слёзы, значит тебе в ней нечего делать. Твоя впереди, счастливая и радостная. Встань, собери вещи и уходи, чтобы никогда не вернуться. Мы поддержим.
Но я не смогла так сделать. Как бы в тот момент я ни ненавидела Максима, где-то в глубине души я его любила.
И как была права мама. Сколько слёз ещё ждало меня впереди, сколько предательства, обвинений, одиночества и боли…
Только встретив Генриха, я поняла, что нужна, желанна и любима. Но несмотря ни на что, жду подвоха и от него. Не может мой разум поверить в порядочность мужчины, где-то далеко зарывшийся червячок периодически присылает весточки: «Он такой же, как и все». Но мне хочется верить в обратное.
Поэтому постоянно их сравниваю. Сравниваю Генриха и Максима. И к моей радости не нахожу ничего общего.
Генрих
Да что же за напасть такая. В среду Виктории закрыли больничный, но я не мог приехать за ней ни в четверг, ни в пятницу. У меня в клиники небольшая запарка, много отсутствующих сотрудников, и, чтобы не загружать работающих сверх нормы, я часть приемов перевожу на себя.
Без Виктории в квартире ужасно одиноко, поэтому туда я не спешу. Работаю. Отменить приёмы не получается. Приходится позвонить в центр, где работает Вика, и договорится с её руководством о предоставлении моей девочке двух дней.
Вика этому не обрадовалась, хотя я не понимаю, почему она возмущается.
— Вика, милая, я не понимаю, ты так сильно хочешь на работу? Или тебе неудобно, что договаривался я?
— Генри, как ты не можешь понять, за меня работает Анна Павловна. Мне перед нею неудобно. Она не обязана это делать!.. — возмущается Виктория.
— Маленькая, я отблагодарю Анну Павловну за её любезность. Только не злись, пожалуйста, а то мне очень обидно…
Я специально не договариваю, а Вика, немного помолчав, спрашивает:
— Почему тебе обидно?
— Я люблю тебя, моя девочка, — увиливаю я от ответа. — Отдохни ещё два дня. В субботу утром я приеду или, если удастся, то в пятницу вечером, — обещаю я.
Если бы я знал, что именно так всё сложится, то приехал бы за Викой в среду после работы.
Выходные проводим у бабушки. В субботу гуляем вместе с Оленькой, умудряемся сходить в кино на детский сеанс «Коты замка Х…». От души насмеявшись и зарядившись позитивом, возвращаемся домой.
Вечером звонит Марк и сообщает, что маме стало хуже, но не критично. Был врач, сделал назначение, но мама отказывается принимать лекарство, пока их не разрешу принимать я. Вот такая у меня мама!.. Поговорив со мной, Марк просит дать трубочку Оленьке.
— Привет, принцесса. Ты выздоровела? — слышится из трубки. Догадываюсь, я нечаянно включил громкую связь.
— Да, мой принц, я выздоровела. Уже немного горошков осталось на ножках и животике, — отвечает Оленька, а потом неожиданно для нас с Викой выдаёт, слегка понизив голос. — Вика завтра уезжает с Генрихом, папа Вадим снова будет жить с нами, тогда мы с тобой сможем продолжить моё обучение.
Смотрю на Вику и понимаю, у моей девочки вопросов к младшей сестрёнке возникает много. А Оленька, не обращая на нас внимание, продолжает.
— Марк, а ты когда ко мне приедешь? Я скучаю. К тому же Глеб не умеет так объяснять, как ты, и сказки он читать не любит.
— Принцесса, я постараюсь приехать к тебе на день рождения, если удастся всё уладить с работой. Не печалься. Договорились?
— Договорились. Пока. Звони.
Я, давясь со смеха, прижимаю к себе Вику, не хочу, что она включала сестру-злючку, а именно это она сейчас готова сделать. Настраиваюсь на серьёзную волну и спрашиваю:
— Оля, а чему учит тебя Марк?
— Мы с ним в шахматы по нетику играем, — серьёзно поясняет девчушка. — Глеб не умеет мне всё это объяснять, а у Марка получается.
— А у тебя есть настольные шахматы? — интересуюсь я, мне приходит в голову мысль проверить, как играет Оленька.
— Нет. Папа Вадим обещал купить, — отвечает она.
— Почему ты его так называешь? — всё-таки Виктория умудряется выбраться из моих объятий, у неё от смеха светятся глаза, но она старается быть серьёзной.
— Вика, у всех есть мама и папа, а у меня никого нет. Понимаешь? Мне очень обидно? Ты далеко, а касатик всегда рядом. Вот я и спросила у него разрешения, он согласился. Теперь он меня зовёт дочкой, а я его — папа Вадим, ведь я же понимаю, что он твой папа, — рассудительно выдаёт девчонка.
Вика опускается перед Оленькой на колени и обнимает сестрёнку, слёзки ручейками сбегают по щёчкам моей девочки.
— Конечное, милая, называй. Мне не жалко, — Вика целует Оленьку.
— Ты чего ревёшь, рёва — корова? Генрих,
