От одного лишь воспоминания о том месте он почувствовал усталость. Вздохнув, он поставил канделябр, сбросил изодранные остатки своего сюртука и расстелил его на соломенном тюфяке. Затем со стоном уселся сверху.
Как и следовало ожидать, София тут же обратила на него свое внимание.
– Вы плохо себя чувствуете, майор? Вас лихорадит? Может мы закончили бы этот фарс, если…
– Я вполне здоров, просто немного устал.
Его слова ее явно не убедили. Вставив свою свечу в канделябр на стене, она опустилась перед ним на колени и слегка дрожащими руками дотронулась до его колена.
– Нога беспокоит?
– Нога и, пожалуй, еще с дюжину мелких ран.
Она быстро поднялась.
– Тогда я немедленно позову барона. Он пошлет за доктором…
– Все, что мне нужно, это вы.
Быстрым движением схватив ее запястье, он осторожно потянул ее за руку, чтобы она села рядом с ним.
– Майор, если вам нездоровится…
– Все, чего я хочу, это поговорить с вами.
– Но лихорадка…
Она замолчала, прижав ладонь к его лбу. Он дал ей это сделать, позволяя убедиться, что с ним все хорошо. Он молчал, пока не услышал ее вздох облегчения.
– Видите, – сказал он ласково. – Я в порядке. Пожалуйста, София, посидите и поговорите со мной.
Затаив дыхание, он ждал ее решения. В конце концов она кивнула, соглашаясь, и уселась рядом с ним; ее розовая юбка мягко легла вокруг ее колен.
– Ладно, майор, – спокойно сказала она. – О чем вы хотели поговорить?
Наклонившись вперед, он попытался взять ее за руки, но она решительно ему воспрепятствовала, и тогда он откинулся назад, внимательно глядя на нее.
– Вы беспокоитесь о моей ноге, София. Почему вы за нее так боитесь?
– Я думала, вы уже поняли.
Она замолчала, глядя ему в лицо. Не услышав ничего в ответ, она нахмурила брови.
– Майор, почему вы были так расстроены, когда я выпустила птиц?
– Потому что вы могли получить тяжелые раны, увечья, потерять зрение…
– Вы умерли.
Эти негромко произнесенные слова погасили его гнев, давая возможность понять, что она хотела ему сказать. Если он испытывал ужас, лишь вспоминая о том, как Софии угрожала опасность, насколько была бы его боль сильнее, если бы она находилась при смерти? Испытывала ли она такой же страх, каждый раз глядя на него? Напоминал ли ей каждый взгляд, брошенный на него, о его предполагаемой смерти?
– Но я не умер, – сказал он, наверное, уже в сотый раз.
Она вскочила с койки, и ее движения стали резкими от досады.
– Вы не хотите понять.
– Потому что вы не хотите видеть меня здоровым! Замолчав, она обернулась к нему, и пламя свечи полностью осветило ее лицо. В это мгновение он увидел на ее лице неподдельный страх, ужас, который, казалось, поглотил ее полностью. Но тут же все исчезло. Он потрясенно наблюдал, как она словно бы стерла это выражение с лица, и вот она уже стояла, словно заледеневшая.
Почему она так держалась за это состояние страха? Он не мог этого понять. Что не давало ей поверить в то, что он здоров?
Он не находил ответа, но она вскоре снова заговорила; ее тело было до предела напряжено.
– Я не хочу спорить, – сказала она негромко.
– Я тоже, – ответил он.
Они молча глядели друг на друга. И разглядывая ее в неподвижности, он понял, почему ее называют Снежной Королевой. Каждый раз, когда эта женщина ощущала угрозу, каждый раз, когда кто-то или что-то подбиралось слишком близко к чувствительным струнам ее души, она замирала, внутренне и внешне, переставая чувствовать, не позволяя никому другому прикоснуться к себе.
Он не мог допустить, чтобы она такой осталась. По крайне мере с ним. Но как же ему растопить ее защитный панцирь? Как ему добраться до нее?
– Сядьте, пожалуйста, – попросил он нежно. – У меня болит шея из-за того, что я все время смотрю на вас снизу-вверх.
Она хотела воспротивиться. Он видел настороженность в ее глазах. Но София была слишком мягкосердечна, чтобы причинить ему хоть какую-то боль, даже допустить, чтобы у него за текла шея. Она медленно подошла и уселась на край кровати. Затем, прежде чем он успел придумать, что сказать, она заговорила холодным сдержанным тоном:
– Я вспомнила, что не поблагодарила вас за помощь с птицами. Я понимаю, что могла серьезно пострадать. – Повернувшись, она взглянула на него, и он прочел в ее глазах искренность. – Спасибо вам за помощь, майор.
Это ее искупительная жертва, догадался он, и ответил со всем доступным ему великодушием:
– Это было моим долгом и делом чести, София.
Она слегка оттаяла, и грустная улыбка заиграла у нее на устах.
– А теперь мы брошены в тюрьму как обычные преступники. Вот и вся благодарность за ваше геройство.
– Ваше признание – достаточная благодарность, – сказа он совершенно искренне.
По правде говоря, он бы одолел и тысячу дьявольских птиц, если бы это сулило ему еще одну ночь вместе с ней. Но этого он ей сказать не мог. Страстность этой мысли напугала даже его самого.
Чтобы не задерживаться на своих необузданных чувствах, он решил заглянуть в винный погреб.
– Может быть, нам следует чего-нибудь выпить? Меня, признаться, мучает сильная жажда.
Он уже собрался осуществить свое намерение, но она остановила его, подняв ладонь.
– Позвольте мне это сделать. По крайней мере, я хоть этим отблагодарю вас за то, что вы остановили того огромного петуха.
– В этом нет нужды…
– Я настаиваю.
Она ушла в проход между полками, а он наслаждался невероятно приятным осознанием того, что София заботится о нем. Не то чтобы она никогда раньше не делала этого. Наоборот, она ему много помогала в начале его пребывания в госпитале. Но то, что происходило сейчас, почему-то казалось другим. Сегодня ею, похоже, двигали не только общая жалость и забота, но и простое желание. Ей хотелось ему помочь.
Эго было достаточной наградой за ссадины и раны после дюжины петушиных боев.
Она быстро вернулась с бутылкой хорошего бренди в руках.
– Как полагаете, это подойдет? Не знаю, что принято подавать в пыльных подвалах, кишащих клопами.
– Обычно, – сказал он, улыбаясь, – в таких обстоятельствах подают портвейн. Но принц-регент, насколько я знаю, однажды предпочел бренди.
Она улыбнулась его шутке.
– Что ж, я рада, что мы последуем королевской традиции. Тем более что стаканов у нас все равно нет.
Он забрал у нее бутылку, при этом умудрившись нежно коснуться тыльной стороны ее ладони.
– Значит, выпьем прямо из бутылки, – сказал он весело, и своей радостью он был обязан скорее ее румянцу, чем предстоящей выпивке.
