— Ты совсем охренела? — спотыкаясь, Лена повернула голову назад, чтобы убедиться в безоговорочной ненормальности подруги. — Я плавать не умею!
— Тьфу, блин! Опять двадцать пять, — вздохнула Света и с удвоенной силой толкнула напоминающую привидение Лену по проходу.
Они остановились в середине салона. Два кресла одного ряда были полностью свободны, а в следующем ряду, у прохода, сидел грузный мужчина лет шестидесяти, который то и дело поворачивался за спину и переговаривался со старичком.
Прикинув все варианты рокировки мест, Света сделала вывод, что для спокойного полета ей лучше занять место рядом с мужчиной, чем все два часа получать тычки в спину от паникерши.
— Я тут буду одна все время? — пискнула фальцетом доведенная до отчаяния Лена, усаживаясь на свое место. Весь салон был занят, и лишь рядом с ней оставалось свободное место. Такое чувство, что кто-то специально оберегал пассажиров от моральных потрясений в виде Измайловой, предполагая, что фобии заразны.
— Тебе повезло, — похлопала ее по плечу Тимофеева, просунув руку в проем между креслами.
— Свет, — стараясь просочиться лицом через все тот же просвет между спинками сидений, позвала Лена. — Будешь меня отвлекать?
— Конечно, — заверила подруга, цепляя на лицо маску для сна, а под шею укладывая мягкий ободок, похожий на сидушку от унитаза с дизайном «антистресс».
Сомневаться в словах подруги Лена не стала. С тоской и болью глядя в иллюминатор, она молилась о любом чуде, которое не позволило бы самолету даже двигатели завести. Посидят сейчас все в салоне… и по домам.
Стоило бортпроводникам закрыть двери, последние капли крови отхлынули с лица Измайловой. В самый неподходящий момент на ум пришел фильм «Пункт назначения», и внутренности сковало льдом. Тут же спазмом в области желудка и груди накатила паника. Желание остановить все происходящее зудело в каждой клеточке организма. Выло… Кричало… Стучало в висках…
Бортпроводники стали говорить о правилах поведения на борту, инструктировали о применении спасательных жилетов и демонстрировали в карманах впереди стоящих кресел буклеты для забывчивых, которые прилагались к каждому месту. Двигатели заработали, радуя людей скорым полетом.
Доведенная до края Лена трясущимися ледяными руками застегнула ремень безопасности, когда стюардесса мягко, с улыбкой попросила ее об этом, проверяя выполнение всех инструкций перед вылетом.
Самолет легко и плавно тронулся с места, двигаясь к точке взлета. Лена изо всех сил старалась найти хоть одно напряженное лицо вокруг, кто сейчас встал бы вместе с ней плечом к плечу и поддержал правильное и спасительное требование остановить сие безобразие. Лететь было нельзя!
— Вставать запрещено, — предупреждающий жесткий голос по соседству остановил Лену, едва она собралась заявить, чтобы взлет остановили. Одно дело — думать о полете, видеть сны, и совсем другое — оказаться в чудовищной реальности. Момент, когда она перестала быть привилегированным пассажиром, занимающим целый ряд в одиночестве, потерялся во всем хаосе страшной фобии, разыгравшейся яркими красками.
Измайлова смотрела на своего соседа, но ничего не видела. Все внимание, каждый волос на теле сосредоточились на транспортном средстве, которое уже разгоняло двигатели у стартовой полосы. Звук нарастал, параллельно натягивая нервы Лены.
Самолет ощутимо дернулся и стал набирать скорость. Нос подался вверх, утягивая за собой многотонную машину. Высоко вверх… В небо… К облакам… Тело припечатало к креслу. Все вокруг замерли. Земля за иллюминатором ускользала. Лена вцепилась в подлокотники, готовая завыть на весь салон, наплевав на приличия. И если бы не страх теперь уже перед приземлением, то точно поставила бы тут всех на уши.
— Света! — не обращая внимание ни на кого вокруг, Лена втиснула лицо в проем между креслами, напоминая странную рыбу. — Мне плохо…
— Мне тоже, — пробурчала подруга, приподняв кусок ткани с одного глаза. — Все позади. Уже летим. Успокойся.
С паническим «ага» Измайлова пыталась унять тремор во всех конечностях. Звук двигателей так напрягал, что казалось, будто она слышала работу каждой детали, каждой чертовой шестеренки. Любая вибрация или изменение тембра, как и случайный звук в полной тишине пугали до чертиков.
— Фрося, — перегар Светы достиг Лены. — Когда будет проходить бортпроводник, попроси, чтоб тебе дали спиртного. Рекомендую. Напейся хоть раз.
— Ты хотела сказать… в последний раз? — судорожно сглотнула Измайлова, мысленно прощаясь со всеми.
— Ужас… У тебя глаза безумные. Закрой и не открывай до посадки, — буркнула соседка сзади и откинулась на спинку кресла, выискивая удобное положение для сна.
Мысль напиться была не такой уж и плохой. Лена давно не употребляла алкоголь. Нет, не была правильной или трезвенницей по жизни. В свое время, до всех этих нервных проблем, с радостью пила на спор «ерша», любила праздники с ящиком шампанского и даже знала марку коньяка, который могла выпить без закуски. Но… все изменилось. Знать бы почему…
— Фрося? — намеренно растянуто и ехидно прозвучал мужской голос сбоку.
Вынырнув из своих бедовых мыслей, потому как подобным прозвищем кроме Светки ее никто не называл, а голос явно ей не принадлежал, Лена наконец разглядела в соседе того самого незнакомца, что одновременно бесил ее в аэропорту своим поведением и нравился внешне.
— Для тебя — Елена Андреевна, малыш, — все, кто мог быть младше Измайловой более чем на два-три года, по ее меркам были детьми. Почему у нее возникло такое убеждение, осталось тайной за семью печатями, как и причина появления фобий.
— Что? Тебе точно лечиться надо, — сосед поправил наушники и прибавил звук, всем видом показывая безразличие и отсутствие интереса.
— Засунь себе свои советы знаешь куда? Диагност хренов… — закипела Измайлова, выдернув из уха мужчины крошечный динамик.
— Засуну тебе, если не заткнешься, — губы незнакомца напряглись, а глаза сверкнули откровенной злостью.
— Тебя что, родители плохо воспитали? Как ты со старшими разговариваешь? — от вылетающего из ее рта бреда Лена поморщилась, но отступать не собиралась. Все же ругаться было приятнее, чем трястись в одиночку.
— А ты не охуела? — сосед развернулся в пол-оборота и откровенно готов был ее придушить.
Самолет слегка просел, закручивая в щекотный узел внутренности, словно на американских горках. Ощущение падения было таким отчетливым, что Лена вмиг забыла о ссоре с незнакомцем.
— Мы падаем, — с тихим смирением сказала Измайлова и бессознательно вцепилась в соседа, глядя испуганными глазами. — Не бойся! Я не брошу тебя… Ты не один…
— Ерунда. Воздушные ямы. Даже турбулентности нет, — с недоверием и удивлением ответил парень. Перепады эмоционального состояния девушки, вернее ее полная нестабильность, знатно его адреналинили. С виду приятная, даже милая… А рот откроет, дикими глазищами зыркнет, и четко прорисовывается желание убить или сбежать.
— Уверен? — в безумных глазах появился проблеск надежды.
— Да, — твердо ответил мужчина. «Надо на борту держать смирительные рубашки, от греха подальше, или сильные транквилизаторы», — мелькнуло у него в голове.
— Что ты говорил? Ну, до этого… до ямы, — немного успокоилась Лена.
— Не против, если я отдохну, да? — незнакомец уже говорил с ней, как с ребенком: ровно, тихо и спокойно, вставляя свой наушник обратно и усаживаясь поудобнее.
Буркнув себе под нос обиженное: «Не очень и хотелось…», паникерша стала прислушиваться к работе двигателя, словно от нее зависела его исправность.
Тридцать минут полета Лена дергалась от любого изменения звука, даже шелест открываемой пачки чипсов в соседнем ряду чуть не довел ее до обморока. Подруга мирно спала за спиной и не реагировала на все тычки и вопросы Измайловой. Точно знала, что спасение утопающей — дело рук самой утопающей. Именно так сказал ей психотерапевт Арнольд Феликсович, который инструктировал ее перед полетом.
