— Я фотожурналистка в журнале, — слегка поправила она собеседника, как бы невзначай смахивая с его лацкана золотой волосок. — Не у Стэна.
Грант припомнил, как заблестели глаза ее шефа, когда он заговорил о Шайен.
— То, как он говорил о вас, навело меня на мысль, что тут кое-что есть… — О’Хара умолк, предоставляя ей самой закончить фразу.
И она закончила:
— Да, кое-что. Ему по душе моя работа, а я уважаю его за острый ум. Что и требуется для хороших взаимоотношений.
Разговор приобрел для нее несколько личный характер, однако она досконально знала эту кухню, ее не собьешь с пути.
«Какова она в любви? — заинтересовало его. — Таится ли за ее дымчатыми глазами огонь?»
Небрежно отбросив лежавшие на плечах волосы, Шайен продолжала:
— Кстати, насчет взаимоотношений: почему ваши любовные похождения никогда не кончались браком?
«Touche[1]», — подумал он.
— Такого рода вопросы вы намерены задавать мне?
Такие и еще поострее, если у нее появится к тому склонность. Смотря какой характер примет интервью. Она не видела оснований прибегать ко лжи:
— Ну, если они возникнут по ходу.
— Око за око, — промолвил Грант.
Его слова прозвучали по-библейски сурово, однако Шайен улыбнулась.
— Что-то вроде этого. Я не стану касаться личного, если почувствую, что вам неприятны мои расспросы. — Она решила честно высказаться на сей счет: — Мне не составит труда определить ваше отношение к моим вопросам.
Это был ее стиль работы. Свои интервью она больше строила на сделанных ею снимках, чем на письменном материале.
— Я видел некоторые из ваших фотографий в других журналах. И вашу выставку в Ньюпорте.
В его родном городе. Ее удивляло, почему он уехал оттуда. На мгновение авторское тщеславие отвлекло ее от профессиональных обязанностей.
— Неужели вы видели ее?
— Стэн посоветовал мне наведаться туда, чтобы поднять настроение. Он считал, что ваша выставка поможет мне. — Так оно и случилось. Друзья друзьями, но Грант никогда бы не дал ей интервью, если бы не ощутил в ее работах беспристрастие. — Ваш фотоаппарат весьма красноречив.
Простодушие и искренность его слов застали ее врасплох.
— Благодарю вас, — она отвела взгляд в сторону. В его глазах было так много сердечности… что-то от способности ее фотоаппарата проникать в суть вещей. — Временами он лучше видит, нежели я.
«Скромность, обнаруживаемая исподволь, — привлекательное свойство», — подумалось Гранту.
— Я так не считаю: неодушевленные предметы настолько хороши, насколько хорош пользующийся ими хозяин, — откинувшись на спинку стула, он скользнул взглядом по ее фигуре. Становилось все интересней. — Вы хотите сейчас приступить к работе?
Где-то в сокровенном уголке ее души выстрелил стартовый пистолет.
— Да, но не здесь.
Он огляделся вокруг, стараясь увидеть зал ее глазами. Что такого заметила она, чего он не видит?
— Почему? Только на ремонт ресторана я потратил миллион долларов.
И не зря. Ресторан быстро превратился в популярное в Новом Орлеане место.
Он вроде бы не обиделся, но она заметила в его словах легкий собственнический налет. Неужто он так относится ко всему, чем владеет? Или ему просто жалко, что не оценили интерьер, над которым он трудился?
— Здесь очень красиво, — уверила она, — но я полагаю, что у вас есть декорации и получше, чем ресторан. Особенно на время Марди Грас. Как, по-вашему, не отправиться ли нам на место до сумерек? — Ее глаза загорелись. — Быть может, я сниму вас где-нибудь на авеню Святого Карла, — предложила она, зная, что это одна из главных дорог, по которым будет проходить парадное шествие.
Гранту пришлось по нраву ее рвение.
— Вы бывали здесь прежде?
Шайен утвердительно кивнула. Тут она сделала первый снимок на похоронах великого джаз-музыканта. Ее сердце было покорено Новым Орлеаном после первого сделанного ею снимка. Этот мир во всем отличался от того, что она до тех пор видела вокруг себя. Он искрился жизнью.
— Это самое живописное место в Америке.
«Она предана этому городу искренне, и не потому, что у меня, как ей известно, на побережье есть дом», — подумал Грант.
— Особенно во время Марди Грас, — согласился он. — Хорошо, мы едем сейчас же.
Сказав это, он досадливо тряхнул головой. Во что он согласился вовлечь себя? У него просто нет времени. Вымолить себе свободу — вот самое разумное. Однако обещание остается обещанием, а ставка ставкой. Он всегда держал свое слово.
Грант заметил ее понимающий и сочувственный взгляд.
— Вы осчастливите Стэна. — Приподняв бокал, она провозгласила тост: — Долой сожаления!
За это выпьет и он. В самом деле, ни о чем не стоит сожалеть.
— Долой сожаления!
Грант рассматривал поверх бокала сидящую напротив женщину. «Она пережила гораздо больше, — решил он, — чем кажется на первый взгляд». В ее глазах сквозила ранимость. Нет, не постоянно: появлялась на мгновение и затем вновь пропадала. Это состояние длилось миг, но и его было достаточно, чтобы у мужчины появилось желание защитить ее. Интересно, известно ли ей об этом.
— Вы бывали в Новом Орлеане во время карнавала, мисс Тарантино?
— Я приезжала в Новый Орлеан, но ни разу не попадала на Марди Грас.
Она, вероятно, полагает, что это словосочетание характеризует все празднество. Приезжие всегда совершают одну и ту же ошибку. Хотя Грант и проживал в Калифорнии, он, частенько наведываясь в Новый Орлеан, считал себя старожилом. Ему нравилась яркость, праздничность города, особенно в эту пору года. Тут он оживал, на короткое время забывал о своих обязанностях и просто радовался жизни.
— На карнавал, — небрежно поправил ее Грант, водя пальцами по длинной ножке бокала. — Марди Грас — всего лишь последний день празднеств, праздничное неистовство перед тем, как мир затянет потуже пояс, предастся покаянию и сядет на сорокадневный пост. — Встретившись с ее взглядом, он улыбнулся собственной фразе, дословно заимствованной из тех книг по истории, которые его заставляли читать и запоминать в детстве. — Во всяком случае, таков был обычай. Теперь же, разумеется, это удобный повод для проведения массовых вечеринок.
Разговор на эту тему был ему симпатичен. Гранту всегда нравилось знакомить приезжих с местными нравами. Он любил эту пору года с ее неистовым безумием, которое было совершенной противоположностью его обычному стилю жизни. Вот почему он взял за правило приезжать сюда, как бы ни был занят.
— Карнавал длится целых одиннадцать дней. Начинается он шестого января. Двенадцать ночей, — уточнил он, а затем замолк. Его удивило выражение ее лица. Все, кто думал, будто знает его, постоянно приноравливались к нему, полагая, что так быстрее приобретешь его благосклонность. Она явно не собиралась подлаживаться. — Вы улыбаетесь. Неужто я сказал что-то потешное? Хотелось бы знать, что именно, чтобы время от времени я мог это повторить. Если только не я сам вызвал вашу улыбку.
