— И это все, что ты хотела мне сказать? — спросил Антон нетерпеливо.
— А разве мало? — удивилась Ленка, с трудом приходя в себя после этих слов.
— Ну, слава богу, а я-то боялся… Как вы, женщины, умеете накрутить трагедию. Как говорится, Вильяму нашему Шекспиру и не снилось. Изобретаете какие-то навороченные теории. Сами себя пугаете. И, что удивительно, сами себя боитесь и во все верите. А правды — ни на грош. Как в детской страшилке. Ну что, хочешь, скажу тебе по складам, как в первом классе? Пожалуйста. Я, Ан-тон Смирнов, лю-блю Ле-ну Куз-не-цо-ву. А Оль-гу Ря-би-ни-ну я боль-ше не лю-блю.
Произнося все это, Антон медленно покрывал поцелуями желто-чайные глаза, вздернутый веснушчатый нос, ярко-красные, как у всех природных рыжих, губы. Расцеловал выступающие ключицы, потом худенькую белую шею и стал нежно продвигаться губами ниже, еще ниже… Это было так не похоже на тот давний кошмар в Ялте, что Ленка вдруг почувствовала себя кусочком сахара в ароматном кофе. Она лежала на спине, медленно таяла и замирала от счастья.
Стоило Леле устроиться рядом с Кшиштофом в такси, уловить знакомый аромат его одеколона, почувствовать всей кожей родное тепло, как сильная волна, сродни музыкальной, подхватила ее, вскружила голову, заставила прижаться теснее к плечу любимого и забыть, что еще пять минут назад она готова была убить его за Агнешку. Кшиштоф тоже почувствовал силу притяжения любимой, словно попал в зону действия мощного магнитного поля. Он молча держал Лелю за руку, нежно ласкал большим пальцем ее ладонь, и девушка, боясь спугнуть это мгновение счастья, молчала. Но их молчание было не тягостным, а легким, словно пауза перед началом изумительной и светлой музыки. Даже таксист, похоже, что-то понял и добродушно хмыкнул. Он время от времени благосклонно поглядывал на них.
— Можно я сфотографирую заезжую знаменитость для дочки? — спросил он, когда машина стояла в пробке.
— Разве у вас меня знают? Я же не рок-звезда! — приятно удивился Кшиштоф.
— Конечно, знают, пан Микульский. Даже моя дочка видела вас по телевизору, вы дирижировали оркестром в Японии. Она просто влюбилась в вас!
Кшиштоф польщенно усмехнулся и пригладил волосы.
На заднем сиденье на первый взгляд все было чинно-благородно: элегантный господин сидел рядом с хорошо одетой дамой и держал ее за руку. Однако энергия их притяжения так заполнила машину, что таксист не переставал добродушно поглядывать и усмехаться.
— Боже, как долго еще ехать! — наконец выдохнул Кшиштоф. — Я не могу столько ждать…
— Хорошо, что мы с Лизой живем не где-нибудь в Южном Бутове, а на Арбате, — успокоила его Леля. — Потерпи, мой друг, если не застрянем в пробках, скоро будем дома.
Когда наконец такси подкатило к дому, оба изнемогали от желания. На пороге квартиры, достав ключи, Леля не удержалась от колкости:
— Пше прошу, пан Микульски, в штаб по розыску пани Агнешки.
— Прости, дорогая, но я все-таки ее муж и пока отвечаю за жизнь этой взбалмошной особы, — пробормотал Кшиштоф, пристроив чемодан в прихожей. Он нервно набрал номер сотового Агнешки. И — о, чудо — наконец услышал знакомый капризный голосок:
— Хэлло! Это ты, Кшись?
— Дорогая, ты где? — спросил Кшиштоф раздраженно. — Я уже хотел писать заявление в милицию.
— Только этого не хватало! — Голос Агнешки дрогнул, и внезапно в нем проскользнули другие, льстивые интонации. — Кшись, коханый, пожалуйста, перезвони мне позже, сейчас очень некогда.
И, словно в подтверждение ее слов, Мрожек оглушительно тявкнул в трубку.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Кшиштоф и вопросительно уставился на Лелю. — Какие такие дела у Агнешки могут быть в Москве?
— А ты еще не понял? Амурные, дорогой! — Леля кокетливо поджала губки и взбила локоны, подражая Агнешке. Вышло так похоже, что Кшиштоф расхохотался и, схватив Лелю в охапку, потащил ее в ванную.
Его сильные нетерпеливые руки стащили с нее платье и, слегка запутавшись в невесомом белье, освободили любимую от него. Вскоре они стояли вдвоем под душем, замирая, словно все должно было случиться в первый раз.
— Я должен кое-что тебе сказать, — торжественно объявил Кшиштоф, — и ты имеешь право мне не поверить. Словом, у меня было три жены, но я в первый раз по-настоящему влюбился. Так иногда бывает, Ольгушка.
— Ну, знаешь, Ольгушка — тоже не монашка, — улыбнулась Леля. — Но с тобой все по-другому, Кшиштоф. Ну, как бы тебе объяснить… А, знаю! Сравнивать тебя и остальных мужчин — это все равно что Моцарта сравнить со всей нашей попсой.
— А ты могла бы всю жизнь слушать и исполнять только Моцарта?
— Ну конечно! Легко! Жаль, что это невозможно.
— Тогда я официально предлагаю тебе, Ольгушка, свои не очень юную руку и не очень здоровое сердце. Формально я пока женат, но, надеюсь, уладить развод с Агнешкой не составит труда. Уверяю тебя, этот Сальери в юбке, расставшись со мной, вздохнет с облегчением.
— Что ж, тогда давай считать эту нашу встречу первой брачной ночью, — серьезно сказала Леля.
Кшиштоф закутал ее в махровый халат, сам обернулся большим полотенцем и, церемонно предложив невесте руку, повел ее в спальню.
Федор с изумлением заметил, что за последние дни Лиза стала какой-то другой. Нет, внешне она осталась прежней: те же роскошные медовые волосы, серо-зеленые глаза с необычным, каким-то кошачьим разрезом, небольшой рот с пухлыми детскими губами. Никуда, конечно, не исчезли прямая спина всадницы, тонкая талия и сильные, хотя и изящные руки. И все же… Перед Федором была незнакомая девушка с чертами лица его любимой. Не избалованная девочка-подросток, а человек, много испытавший и понявший кое-что о жизни. В кошачьих глазах больше не плясали чертики, в них появилась пугающая морская глубина, губы не кривились в капризную гримаску, а улыбались растерянно и виновато. Но главное, она была погружена в себя и почти не замечала Федора.
— Лиза, что с тобой? Ау! — заботливо спросил приятель.
На него глянули ясные, абсолютно чужие глаза.
— Ты простил меня, Федор? — тихо спросила Лиза.
— Мне не за что тебя прощать, — негромко отозвался парень и осторожно погладил огромной пятерней волосы незнакомки, пытаясь вернуть ее себе — ту, прежнюю, которую еще недавно знал и любил.
— Ну вот, и Леля, и ты, и даже Антон — все меня простили, но на душе легче не стало. Теперь для меня главное — простить себя и попытаться жить дальше.
— Не попытаться, а просто жить, — поправил Федор.
— Знаешь, Федя, сегодня я была в храме. Шла по улице — и просто туда заглянула. Исповедь уже закончилась, но батюшка увидел мое расстроенное лицо и подошел. Он сказал, что вера — это как любовь. Ее невозможно постичь рассудком. Или она есть, или ее нет. Но он видит: у меня в душе есть вера, значит, Бог меня простит за грехи, а страдания очистят душу.
