— Сегодня вечером леди Банистер дает благотворительный бал, — сообщила Джемма, входя в кабинет. Казалось, ответ известен заранее, однако…
Элайджа рассеянно поднял голову.
— Что ты сказала? Прости, пожалуйста, не расслышал.
— Ты пишешь? Может, мне лучше зайти попозже?
— Ничего, потом закончу.
Джемма присела на подлокотник кресла, и Элайджа поспешил поставить на лист пресс-папье.
— О! — удивленно воскликнула она. Скорость реакции не осталась без внимания. Ей не то чтобы очень хотелось узнать, что скрывает муж, но…
— Боюсь, должен ненадолго съездить к адвокату. Не уверен, что успею вернуться до вечера.
Джемма поморщилась.
— Как скучно! А нельзя отложить визит?
— К сожалению, нет. Но может быть, вечером удастся сыграть в шахматы.
— В шахматы?
— В постели, — беззаботно уточнил он.
Новость привела Джемму в смятение.
— Решил сыграть последнюю партию нашего матча? Сегодня?
Элайджа посмотрел с поистине герцогским достоинством и самообладанием.
— Думаю, пришла пора избавить Шахматный клуб от мучительных сомнений и выяснить наконец, кто из нас сильнее.
Джемма вспомнила подробности договора и почувствовала, что неумолимо краснеет.
— С завязанными глазами?
Герцог улыбнулся так, как умел улыбаться только он, и, не говоря ни слова, посадил жену к себе на колени. И все же поцелуй показался странным: тревожным, печальным, даже отчаянным.
— Элайджа! — Джемма с трудом освободилась. — В чем дело? Что-то случилось?
— Ничего особенного. Просто я работаю над непростым документом, — успокоил он и поцеловал ее в лоб. — Наверное, немного устал. Прости.
— О!
— Итак, герцогиня, сегодня начнется решающая партия. Ровно в одиннадцать. Готов предоставить ровно час, чтобы попытаться одержать победу, — с завязанными глазами или с открытыми, как угодно. — Он улыбнулся, сверкнув ровными белыми зубами. — А потом я намерен выиграть.
Джемма насмешливо фыркнула.
— Гордыня приводит к падению, герцог!
— Вы, герцогиня, упадете первой, — с вызывающей улыбкой возразил Элайджа. — На спину!
Он излучал уверенную, мужественную силу. Те двое любовников-французов, с которыми Джемма давным-давно крутила романы, вели себя осторожно, осмотрительно, явно сраженные странным обстоятельством: самая красивая англичанка Парижа выбрала именно их. Ну и, конечно, неустанно осыпали ее знаками внимания.
Ни один из них не смел командовать. Ни один не решался вести себя дерзко или властно. Оба испытывали глубокую благодарность.
Конечно, кто-то мог бы возразить, что французы не носили герцогского титула и потому слегка тушевались, однако Джемма считала, что родословная решает далеко не все. В частности, родословная не смогла бы объяснить ни удивительного характера Элайджи, ни его необыкновенного взгляда.
— Не понимаю, — прошептала она, хотя муж уже объяснял причину расставания. — Несколько лет назад ты с такой легкостью меня отпустил. Что же изменилось?
— Неправда. Решение далось с болью. — Герцог нахмурился. — Я ехал следом до Грейвсенда. Ты не знала?
Она покачала головой.
— Накануне вечером ты пожелал мне спокойной ночи, да и то весьма сдержанно и лаконично. Помню каждое твое слово: «Если твердо решила ехать, отправляйся. Держать не буду».
— Всю ночь я не сомкнул глаз. Наконец сел в экипаж и на рассвете приехал в Грейвсенд. Нашел капитана и убедился, что корабль отлично оснащен и надежен. И стал ждать.
— Не может быть!
— Может. Я стоял на пирсе — там, где ты не могла меня видеть. А ты…
— А я плакала, — продолжила Джемма.
— Плакала, даже поднимаясь на палубу, — бесцветным голосом подтвердил Элайджа. — Тогда-то я понял, что все разрушил, разбил наши жизни. Но ты имела право уехать. Выбор оставался за тобой, и препятствовать я не мог.
— Лучше бы ты меня остановил, — вздохнула Джемма, обнимая его.
— Если бы я тебя остановил, то оказался бы ничем не лучше отца.
— Но почему? Совсем не обязательно. Если бы ты сказал, что сожалеешь о случившемся, я бы никуда не поехала, а осталась рядом.
— Но ведь это означало бы, что я считаю тебя своей собственностью. Разве подобный эгоизм допустим?
Джемма рассмеялась и снова прильнула к его груди, как будто хотела услышать биение сердца.
— А сейчас?
— А сейчас ты моя, — выдохнул Элайджа и еще крепче сжал ее в объятиях. — Да, кстати…
— Что?
— Вечером можешь не одеваться. — В глазах светилась возмутительная самоуверенность.
— И все-таки не понимаю, — стояла на своем Джемма. — Наверное, никогда не смогу понять. А если бы я заявила, что сегодня вечером хочу играть в шахматы не с тобой, а с Вильерсом?
Элайджа едва заметно прищурился:
— Не думаю, что когда-нибудь тебе придет в голову от меня отвернуться.
Джемма поужинала в своей комнате, а потом приняла ванну. Требовалось решить две проблемы, каждая из которых уходила корнями в воспоминания о первых неделях брака.
Дело в том, что юношеские интимные встречи показались… скучными. Немногочисленные короткие парижские романы богатого опыта ей не подарили, но, как показала жизнь, немало полезной информации таили беседы с другими, более осведомленными дамами. Джемма никогда не упускала возможности узнать что-нибудь новое.
Элайджа тем временем расстался с прежней любовницей и новых связей не заводил, пребывая в гордом одиночестве. Что, если полученные теоретическим путем знания вызовут у мужа недоверие, отвращение и даже ненависть? Когда можно вести себя в постели раскованно, а когда предпочтительнее изобразить наивное неведение?
Что, если он сочтет ее распутной и рассердится? Например, не раз приходилось слышать о том, что женщины целуют мужчин самым интимным, самым потаенным образом, но самой ей никогда не хотелось повторить смелый эксперимент. И вот сейчас, накануне встречи с Элайджей, неожиданно возникли совершенно иные, отчаянно дерзкие желания. Даже представляя его обнаженным в бассейне, она мгновенно розовела от корней волос до пальчиков на ногах.
Да, хотелось бы… очень хотелось бы…
Ни в коем случае. Невозможно, недопустимо. Холодный рассудок — тот самый, который помогал успешно преодолевать интрига и козни Версаля, решительно отрицал подобную вольность. Если первая встреча вызовет хотя бы малейшие сомнения, супруг вряд ли проникнется безусловным доверием.
Она вела себя как неверная жена, пусть даже он и не уставал твердить, что отпустил, потому что она «имела право».
Чтобы предотвратить панику, пришлось прервать размышления на опасную тему.
