Показывая рукав рубашки, Ждана закрыла вздрагивавшего от всхлипов Яра оградительным жестом, словно защищая его этой вышивкой. Верхняя губа Вука чуть дёрнулась, приоткрыв клыки, он отступил на шаг.
– И вышивальщица ты искусная, – процедил он.
На шум и голоса вбежали сыновья – босиком, в одних рубашках, с деревянными мечами. Радятко – впереди, с грозно и решительно сдвинутыми бровями, следом за старшим братом – Мал, готовый во всём следовать его примеру. Увидев заплаканного Яра и мать, закрывавшую его рукой, они, конечно, сочли, что незнакомец в чёрном – враг. Так это и выглядело…
– А ну, пошёл прочь! – закричал Радятко, смело бросаясь на Вука. – Никто не смеет обижать матушку и Яра! Ты за это поплатишься, негодяй!
Воодушевлённый его примером, Мал присоединился, и вдвоём они принялись колотить Вука мечами. Большого вреда, кроме боли, от их игрушечного оружия не было, да и удары особенной силой пока не отличались, и Вук, увёртываясь, только клыкасто смеялся. А потом с ледяным лязгом выхватил из ножен свой меч – самый настоящий…
– Нет! – истошно закричала Ждана. – Стража!
Никто не откликался на её призыв. В княжеской усадьбе было полно охраны, но сейчас все словно уснули или умерли… Только няньки кудахтали и вжимались в стенку. Мал при виде огромного сверкающего клинка растерялся и отступил, но Радятко не дрогнул – бесстрашно бросился с деревяшкой против настоящего смертоносного оружия. Впрочем, серьёзным этот поединок не был – по крайней мере, со стороны Вука. Посмеиваясь и блестя искорками жутковатого азарта в глазах, он лишь подставлял свой меч под удары, причём плашмя. А между тем минутная робость Мала закончилась: он не мог оставить брата в беде. Изловчившись, он больно ударил Вука по голени, и тот, охнув, захромал.
– Ах ты, паршивец!
«Уых-х!» – свистнул клинок, и деревянный меч, выбитый из руки Радятко, отлетел под лавку. То же самое случилось с мечом Мала.
– Хорошие у тебя защитники подрастают, – усмехнулся Вук. – Настоящие мужчины.
– Они – сыновья своего отца, – проговорила Ждана, поднимаясь.
Бледная, со сверкающими глазами, она вскинула руки, открыв вышивку на обоих рукавах. Скрестив их перед собой, она встала между бывшим мужем и сыновьями. «Мать Лалада…» – призвала она про себя. Под парчовым блеском ткани её грудь тяжело вздымалась.
– И своей матери, – глухо добавил Вук, отступая к двери на гульбище. Перед тем как исчезнуть чёрной тенью, он хрипло рыкнул: – Запомни: человек с корзиной! Верь мне, я не враг тебе!
Порыв холодного ветра унёс его, наполнив комнату тоскливой осенней зябкостью, а Ждана, чувствуя, что пол уходит из-под ног, протянула руки к старшим сыновьям. Они с обеих сторон прильнули к ней, и она, опершись на их ещё слабые детские плечи, смогла устоять. В смуглом бритом незнакомце в чёрной одежде они так и не узнали своего отца…
Из окна своих покоев она видела, как усадьбу покидает чёрная крытая коляска с фонарями, запряжённая вместо лошадей шестёркой чудовищных зверей, покрытых тёмно-серой мохнатой шерстью, с могучими загривками и толстыми, сильными лапами. Фигура в плаще, в которой Ждана узнала Вука, вскочила на место возницы и взмахнула кнутом, а придурковатый Рыкун запрыгнул на запятки. Оцепив коляску сзади, справа и слева, в путь двинулось сопровождение из дюжины волкоподобных зверюг, которые рванули с места так быстро, что только сизая пыль взвихрилась на дороге. Два-три мгновения – и коляска уже скрылась из виду, едва касаясь колёсами земли…
Стража во главе с её начальником Милованом была в том же состоянии, что и няньки – в оцепенении и со стеклянными взглядами. Ещё недавно белая, как мрамор, сейчас Ждана пламенела сердитым румянцем, щедро раздавая этому «сонному царству» пощёчины налево и направо. Широкой рыжебородой морде Милована она отвесила двойную порцию оплеух. Впрочем, оцепенение не помешало начальнику стражи услышать приказ князя, отданный напоследок перед отъездом, и он, очнувшись, заявил:
– Матушка государыня, собирайся. Владыка распорядился отвезти тебя в Зимград. Выезжаем на рассвете.
Псы псами, а свою службу он знал.
Опустившись в своих покоях в кресло, Ждана закрыла глаза. Вук сказал: «Верь мне, я тебе не враг». Верить или нет? Что-то тут нечисто. Но, как бы то ни было, другой возможности попасть в Белые горы ей могло и не представиться.
Яр всё ещё хныкал от пережитого испуга и звал её. Поднявшись с кресла на зов, усталая княгиня не заметила в печной топке краешек наполовину сожжённого листка, которого до прихода Вука там не было. Перебирая пальцами мягкие волосы сына и мурлыча колыбельную, она подпёрла ладонью горящий лоб и снова сомкнула веки…
7. Угроза с востока, гостья с запада и две звезды
Мир – только краткая передышка между войнами, но княгине Лесияре уже на удивление много лет удавалось поддерживать хрупкое, как слюда, равновесие между востоком и западом, между сумерками и рассветом, между оскалом и улыбкой… На кончиках её ресниц дрожал осенний свет, падавший в узкие окна Оружейной палаты, а седая прядь над лбом, за последние годы ставшая шире и белее, пепельно серебрилась в волнистых ржано-русых волосах. Холодный стальной сумрак под каменными сводами гулко молчал в ожидании, и в нём проступал лишь тусклый блеск оружия на стенах да искорки на великолепном серебряном узоре плаща княгини…
Посреди палаты, между двух прямоугольных колонн, застыла статуя девы-воительницы в долгополом плаще, устремившей страстный взгляд широко раскрытых глаз куда-то поверх головы Лесияры. Дева держала в руках длинный узкий поднос, на котором лежал меч в золочёных ножнах. Величественно блестя драгоценными каменьями, он с княжеским достоинством покоился на белом иноземном шёлке, наброшенном на каменное ложе.
Когда-то он был раскалённой докрасна заготовкой, по которой ударяла кузнечным молотом сама княгиня. Кожа её оголённых плеч блестела от пота, когда она в грубом защитном переднике создавала себе с помощью молота и оружейной волшбы верного и вещего друга. Опытные мастера не вмешивались и не подсказывали, лишь уважительно наблюдали в стороне, поблёскивая тугими косами, спускавшимися с макушек выбритых голов. Рыжий отсвет пламени озарял лицо правительницы, по которому скатывались капельки пота…
Потом меч подхватили умелые руки мастеров, чтобы отшлифовать клинок до зеркального блеска и украсить рукоять и ножны жарко сверкающей россыпью камней. Но ярче любых драгоценностей засияла гордая улыбка Лесияры, когда она вынула готовый меч из ножен и торжественно подняла над головой. По её рисунку лучшие умелицы Белых гор взялись вырезать статую, которая хранила бы меч в мирное время, и из десяти работ княгиня выбрала ту, что и стояла теперь в Оружейной палате.
