Стукнула дверь, ведущая на гульбище [30], пламя свечей дрогнуло и едва не погасло. Ждана обернулась, как ужаленная, чуть не опрокинув на столе подсвечник. В глаза ей смотрела ожившая тьма Маруши – чудовище, укравшее и тело, и, как видно, душу отца троих её детей, человека, ставшего ей добрым мужем, защитником и кормильцем. Отсвет свечного пламени плясал жёлтыми искрами в волчьих зрачках, а некогда родное лицо, без бороды и усов ставшее молодым и незнакомым, не осветилось даже подобием улыбки. Смуглой маской оно вперило в Ждану пристальный взгляд из-под чёрного мехового околыша шапки.
– Князя мы забираем на время. Есть у нас к нему одно нешуточное дело… Тебя с детьми он отдал приказ отвезти в Зимград. Но мой тебе совет: беги из княжества. Грядёт война. Соседи западные, варанги, готовят поход на Воронецкие земли, и не будет во всём княжестве безопасного места для тебя.
От этих слов душа Жданы заледенела. Пришла беда, откуда не ждали… А от взгляда жестоких жёлтых глаз ей стало страшно за Вранокрыла, хоть и не любила она его никогда.
– Но куда я подамся? – пробормотала она.
Зловеще чёрная фигура Добродана или, как теперь его звали, Вука, скользящим шагом обогнула разделявший их стол, и чисто выбритые губы шепнули Ждане почти в самое ухо:
– Ты знаешь, куда. В те места, о которых ты думала всю жизнь.
Ждана отпрянула, уколотая в самое сердце жёлтым кинжалом его взгляда. Белые горы? Странно, что эту мысль подал именно он, но… Он был прав. Она никогда не осмеливалась даже мечтать об этом, но сейчас что-то словно щёлкнуло у неё в голове: да. Эта мысль вспыхнула ревущим пламенем и запалила пожар у неё и в разуме, и в душе, и в сердце. Если у Вранокрыла хватило дерзости похитить её из Белых гор, то у неё достанет решимости туда вернуться. Правдива ли весть о войне или нет – неважно. Что будет с постылым и ненавистным князем – неважно. Ей не нужно от него подачек, и без него она поставит детей на ноги и выведет их в люди. Быть же по сему!…
– Это единственное место, где ты сможешь укрыться и спастись, – кивнул Вук, словно отвечая на её мысли.
Впрочем, без загвоздок не обходилось ни одно дело.
– У меня нет верных людей среди слуг князя, – хрипло проговорила Ждана. – Они преданы только Вранокрылу, никто не будет содействовать мне. Даже возницы мне не найти. Да если я вообще хоть заикнусь об отъезде из княжества, начальник его стражи Милован меня под замок посадит.
– Ну, до рынка-то зимградского княжеский возница тебя доставит, – усмехнулся Вук. – А на рынке смотри в оба. К тебе подойдёт человек с корзиной яиц… Уронит её. Ты поднимешь, а он скажет: «Чем я могу послужить тебе, государыня?» И ты скажешь ему, куда тебе надобно отправиться. Дальше во всём полагайся на этого человека.
– Почему ты мне помогаешь? – спросила Ждана. – Ты ведь…
Она хотела сказать: «Ты ведь – Марушин пёс», – но осеклась. Слова застряли в горле рыбьей костью.
– Не веришь в бескорыстность моих помыслов? – хмыкнул Вук. – Считай, что я делаю это по старой памяти.
Память… Она хранила много хорошего – много совместных лет, зим, вёсен. Рассветов и закатов. Треск огня в печи, поцелуи. Рождение детей.
– Добродан, – тихо промолвила Ждана, умышленно называя бывшего мужа его прежним именем, от которого он отрёкся. – Не желаешь взглянуть на сыновей? Если хочешь, я их позову…
Жёстко сомкнутый рот Вука даже не дрогнул.
– Пускай спят. Им лучше думать, что их отец умер. Он и правда умер. Добродана больше нет, остался только Вук, у которого есть семья… Другая жена и дети.
Грудь Жданы наполнилась горечью. Холодная могильная плита легла на светлый образ голубоглазого богатыря, от которого не осталось ничего, даже имени…
А из комнаты Яра вдруг донёсся плач, и Ждана мгновенно подобралась, как кошка, готовая к прыжку. Голос её ребёнка разом отменил всё: и горечь, и страх, и боль, и тоску, и растерянность. Забыв и о Вуке, и о Маруше, и о Вранокрыле, она бросилась на этот звук. И что предстало её взгляду? Дверь на гульбище была распахнута настежь, Яр сидел в постели и громко плакал, размазывая слёзы кулачками, а над ним склонился обладатель волосатой хари, напугавшей Ждану в беседке. Забавляясь страхом малыша, он двумя когтистыми пальцами дразнил его:
– Утю-тю!
Три щекастые няньки, сбившись на лавке в кучку, сидели обмершие, взирая на волосатого пустыми, стеклянными глазами, точно тот высосал из них весь разум. Не долго думая, Ждана схватила кочергу и съездила ею по обтянутой чёрным кафтаном спине раз, потом второй, а на третьем замахе кочерга оказалась крепко зажатой в руке волосатого. Ему ничего не стоило вырвать её у Жданы и согнуть в дугу со зверским рёвом.
– Хватит, Рыкун, – раздался холодный голос Вука. – Делать тебе больше нечего? Ступай отсюда!
Скаля клыки и ворча, тот выскользнул в открытую дверь. Ждана отвесила по откормленным щекам нянек несколько звонких хлопков, приводя в чувство, и те, приходя в себя, заморгали. Увидев незнакомца в чёрном и плачущего княжича, испуганно закудахтали, заохали.
– Ш-ш, – зашептала Ждана, прижимая к себе, гладя и целуя сына.
Вук, усмехнувшись, проговорил:
– А ты смелая… И морок тебя не берёт, как остальных.
Ждана откинула широкий колоколообразный рукав летника и показала белогорскую вышивку на рубашке – петушков, клюющих смородину под лучами солнца. Не забывая уроков Зорицы, она и здесь, в землях, накрытых «колпаком» владычества Маруши, тайком продолжала вплетать в узоры силу и тепло Лалады, хоть и только на исподней одежде и белье, которое доверяла стирать одной-единственной, немой с рождения служанке. Делая это, она рисковала жизнью: после того, как далёкий пращур Вранокрыла присягнул на верность Маруше, вот уже не один век такие рисунки в Воронецком княжестве искоренялись кровью и мечом. По сёлам и городам рыскали особые соглядатаи, следившие за внешним видом жителей и наделённые полномочиями казнить на месте за неподобающую вышивку. При Вранокрыле, правда, уже не требовалось никого казнить: давно никто не осмеливался рисковать головой из-за вышитого петуха или солнца. Ждане довелось слышать лишь страшные рассказы о том, как облачённые в чёрную одежду всадники на чёрных конях рубили людям головы, не сходя с седла. Сама Ждана только пару раз видела их, отделавшись холодными мурашками вдоль спины. То ли они так лениво исполняли свои обязанности, то ли сам князь не слишком ревностно чтил Марушу… Настолько не ревностно, что однажды дерзнул травить Марушиного пса на охоте, а также пытался добыть белогорскую деву для укрепления своего рода. Да, похоже, у Маруши были причины быть им недовольной.
