Только падающему снегу было известно, как безутешные родители, прочтя записку, искали тело дочери в пруду, но не нашли. Нигде. Снегу довелось падать на крышу каменной гробницы, которую отец всё-таки построил там, где просила Ждана… Гроб в ней пустовал недолго: в него Ярмолу Гордятича вскоре и положили – седовласого и состарившегося от горя. Снег растаял, а потом снова пошёл, падая на восково-бледное лицо Томилы Мировеевны, которую несли, чтобы положить рядом с мужем.
Листопад был свидетелем того, как Ждану выдали замуж за Добродана. Князь распорядился пленницей по своему усмотрению, не очень-то интересуясь её согласием… То, что она – не белогорская дева, разочаровало его, и владыка отдал девушку своему ловчему, о чём впоследствии жалел: Ждана запала ему в душу. Женившись повторно, долгожданного сына он так и не получил: при родах умерла и новая княгиня, и ребёнок – к слову, снова девочка. Уже много позже, укачивая на руках наследника, рождённого ему Жданой, он счастливо воскликнул:
«Ну, вот и кончилось проклятье!»
Лишь потрескивающее пламя свечи пролило свет на историю, которую он поведал Ждане, желая облегчить душу. Когда-то в юности он снасильничал красивую простолюдинку, и девушка бросила ему проклятье – чтоб не было у Вранокрыла отпрысков мужского пола, и чтоб на нём род пресёкся. И вышло по слову её… Что могло быть хуже для князя, чем отсутствие наследника престола? Ни одной из двух жён владыки не удалось победить этого проклятья, а Ждане удалось.
Но всё это случилось потом, а пока осенние листья падали на её зябко дрожавшую на ветру свадебную фату. Войдя в дом княжеского ловчего молодой женой, она сказала:
«Зря ты меня взял. У меня нет сердца: оно осталось в Белых горах».
Тот добродушно засмеялся:
«Как это нет? А это что тогда бьётся? – и приложил большую тёплую руку к груди Жданы. – Дурёха ты…»
И правда – стукнуло сердце. А имя у Добродана было под стать его характеру: не видела Ждана от него никакого зла. Стерпелось, слюбилось…
***
И вот, снова листопад стал свидетелем их встречи в резной деревянной беседке, окружённой пожаром калиновых гроздей. Следы бед и горестей густо посеребрили косы княгини Воронецкой, а титул и парчовый блеск одеяния были плохим вознаграждением за всё перенесённое… Ухмыляющаяся волосатая харя с жёлтыми глазами, вынырнув из кустов, сказала:
– А вот и наша пташечка… Попалась!
Вспугнутой птицей трепыхнулась мысль: «Дети». Подросшие Радятко с Малом и трёхлетний княжич Яр были под присмотром и защитой слуг, но надёжнее ли эта защита, чем материнское крыло? Не успела Ждана отшатнутся вглубь беседки, как послышался холодный властный голос:
– Рыкун, дурень, пшёл прочь!
Харя с хриплым придурковатым «гы-гы-гыыы…» скрылась в кустах, на прощание помахав толстыми когтистыми пальцами, а перед обомлевшей Жданой из зловещего сумрака возникла рослая и могучая, одетая во всё чёрное фигура – только галуны на кафтане тускло золотились. Полы плаща колыхались на ветру, развеваясь крыльями летучей мыши, а на смуглом безбородом лице из-под низко надвинутой шапки мерцали пристально-безжалостным жёлтым отсветом глаза.
– Не узнала меня, княгиня?
Глядя в это чужое бритое лицо, Ждана с потусторонним ужасом постепенно узнавала знакомые черты, словно опалённые, но не солнцем, а каким-то иным жутким светилом. Перед ней стоял её муж – теперь уже бывший и пугающе изменившийся.
– Добро… Добродан? – заикнулась она, ещё не веря своим глазам.
– Теперь у меня другое имя, – ответил тот. – Зови меня Вук.
Чёрный сапог ступил на пол беседки, от колышущихся складок плаща веяло холодом. Не проснулась в сердце Жданы радость и желание обнять воскресшего из небытия мужа: на неё надвигался кто-то совершенно чужой, лишь отдалённо похожий на Добродана. Сильный, опасный, непроницаемый и безжалостный, он внушал ей лишь скорбный ужас – как покосившееся надгробие на могиле, в которой навеки уснуло всё светлое и доброе, что их когда-то связывало. Бежать было некуда: тёмная фигура с жёлтыми искорками в волчьих глазах загораживала выход из беседки. Рука в чёрной замшевой перчатке с длинным вышитым раструбом поднялась и дотронулась до щеки Жданы, задев серёжку и скользнув по подбородку.
– Время не властно над твоей красотой, – прогудел голос, шедший точно из недр земли, а волчьи глаза замерцали, обводя тяжёлым пристально-нездешним взглядом лицо, грудь и наряд Жданы. – Но у меня мало времени. Мы пришли за князем, Маруша им недовольна… Сейчас иди в свои покои без опаски и жди меня. С тобою мне тоже надобно перемолвиться парой слов.
Порыв ледяного ветра – и тёмное видение с глазами-искорками исчезло, только кусты шелохнулись. Казалось, кошмарный призрак выпил из женщины все силы; пошатнувшись, Ждана ухватилась рукой за столб. Но не было времени для слабости: дети! Спотыкаясь и едва не падая, она бросилась в терем. Леденящая жуть пряталась под навесами крыш, сочилась из тёмных бревенчатых стен, проглядывала в отверстия деревянного резного кружева… Сердце вздрагивало и холодело на каждом шагу.
Внутри царила тишина и спокойствие – никаких следов присутствия жутких посланников Маруши. Уж не померещились ли они ей там, в кустах калины? Радятко и Мал безмятежно спали, и Ждана с облегчением склонилась, погрузив кончики пальцев в их мягкие и тёплые вихры. Откуда-то подуло холодом, и Ждана вздрогнула… Нет, всего лишь неплотно прикрытое окно.
У княжича была отдельная комната. Ждана любила всех своих детей одинаково, не разделяя их по отцам, и хотела бы, чтобы они жили и воспитывались вместе, но Вранокрыл был против. С рождения Яр, кареглазый, темноволосый и хорошенький, как девочка, находился на особом положении – начиная с комнаты и кончая собственным кругом прислуги, но его детская привязанность пока не знала различий «слуга – господин», и к братьям малыш искренне тянулся и бегал за ними «хвостиком». Старший, гордый и суровый Радятко, «телячьи нежности» пресекал, в возне с трёхлетним карапузом не находя ничего интересного, а Мал, обладая более мягким нравом, терпеливо играл с Яром, забавлял его, выстругивал ему из дерева игрушки, таскал на руках и всегда делился угощениями, хотя княжич и так не знал ни в чём отказа. Сейчас наследник сладко спал, не ведая о том, что над домом чёрным пологом Марушиной хмари нависла тень угрозы – не сказочной, а самой настоящей и близкой, перед которой его мать сама чувствовала себя беспомощным младенцем. Поправив сыну одеяло, она пошла в свои покои, расположенные по соседству с комнатами сыновей. Дрожа от необъяснимого озноба, княгиня шарахалась от каждой тени…
