Она глубоко вздохнула, надеясь отогнать зарождающийся румянец смущения, но его глаза безжалостно проследили за подъемом и опусканием груди, потом вернулись на лицо с бессердечной насмешкой.
— Где Чери? — спросила она.
Насмешка превратилась во что-то другое.
— Придет попозже. Она на помолвке.
Помолвка. Слово ударило по мозгам, как погребальный звон. Глупо. Даже если Блейз и Чери помолвлены, ей нет до этого никакого дела.
Сорель отвернулась и отошла к следующему экспонату — гладкой резной скульптуре из какого-то легкого дерева.
Блейз опять оказался под боком.
— Ты одна?
— Да. — Она не смотрела на него. — Родители приглашены на ужин.
— Наверное, ты растеряла всех старых друзей.
Она пожала плечами.
— Не всех. Если понадобится, друзья у меня найдутся.
Маленький мальчик кинулся к деревянной скульптуре, чтобы ее потрогать. Мать нагнала его, и Блейз отодвинулся, чтобы дать ей место, задев рукавом голую руку Сорель. Она уловила запах его тела и лимонного крема после бритья (он и раньше им пользовался), и на нее внезапно накатила волна желания.
— Извините, — выдохнула молодая женщина, оттаскивая своего непослушного отпрыска.
— Ничего страшного. — Блейз легким движением руки коснулся талии Сорель, и они отошли к стеклянной витрине, защищающей нефритовую подвеску на тонкой золотой цепочке. Старательно отрегулированный свет подчеркивал красоту зеленого камня. — Цвет твоих глаз, — тихо проговорил Блейз. Сорель вздрогнула, подняла на него глаза, но он уже отвел свои. Потом поморгал, как будто что-то пришло ему в голову. — И не подумаешь, что он настолько твердый, что используется для изготовления оружия. В доевропейские времена ремесленники народа маори с помощью каменных инструментов обстругивали зеленый камень, который у них назывался «поунами», и делали остро заточенные боевые дубинки, иногда украшая их тонкой резьбой.
— Для такой работы нужно терпение, — заявила Сорель. Годы работы. Зато потом камень будет украшать ухо бойца или обовьет шею красавицы, а может уйти в погребальное снаряжение. — И мастерство.
— Говорят, заключительный этап обработки — это когда женщины трут нефрит о свои бедра. Образованные помощницы.
Она слегка улыбнулась.
— Сегодня женщины находят занятия получше.
Блейз засмеялся.
— Кстати, как идут поиски работы?
— Я еще не решила, останусь ли здесь. — Сорель переключила внимание на замысловатые завитки резьбы.
— У тебя там с кем-нибудь завязались отношения? — спросил Блейз. — Позволь высказать догадку: ты подумала и решила, что лучше к нему не возвращаться, будешь писать ему письма.
Сорель вспыхнула.
— Нет у меня ни с кем отношений! И я не просила тебя строить догадки и советовать, что мне делать.
Она пошла дальше, но он двинулся за ней.
— На свадьбе Елены и Кэма ты сказала, что несвободна, — напомнил он. — И завела пластинку насчет того, что стала бы делать, если бы захотела.
— Я сказала совсем не так. Я сказала, что недоступна. Думаю, ты чувствуешь разницу.
Блейз некоторое время молчал, уставившись на хитроумную резьбу с инкрустацией из мерцающих раковин, висящую на белой стене.
— Так у тебя нет… приятеля?
— Мне не нужен мужчина.
Он повернулся к ней, и в глазах засветилась внезапная надежда.
— Не хочешь ли ты сказать, что все годы жила монашкой?
Она посмотрела на него в упор.
— Я ничего не хочу сказать. Как я живу — мое дело и тебя не касается! Что ты так усиленно интересуешься моими делами?
У него по лицу пробежала тень, губы сжались в прямую линию, но он тут же пожал плечами и равнодушно подытожил:
— Справедливо.
В зал вошла другая пара, и Блейз взял Сорель за руку и держал до тех пор, пока те любовались тонкой струйкой водопада среди небольших фигурок и глиняных горшков, в окружении камней.
— Сорель, девочка моя! — вдруг услышала Сорель голос Августы Долимор, высокой женщины с седыми волосами, раскинутыми по плечам, одетой в просторное платье из светло-зеленого шифона. — Когда ты приехала? И Блейз с тобой! Вы снова вместе? Как мило! Я всегда думала, что вы созданы друг для друга. — У нее был голос стареющей, глуховатой актрисы.
— Нет, мы не вместе! — быстро ответила Сорель. — Мы здесь случайно встретились. Я приехала на свадьбу моей кузины Елены.
— Елена… ах да, такая черненькая. Но она совсем еще ребенок!
— Уже нет, — улыбнулась Сорель.
— О, эти крылья времени! — Августа Долимор воздела руки к небу, потом отрывисто произнесла: — Мы с тобой еще увидимся, дорогая, и ты расскажешь мне об Австралии. Не буду прерывать ваш тет-а-тет. — Она похлопала Сорель по плечу, проказливо подмигнула Блейзу и ушла со словами: — На сей раз не дай ей ускользнуть!
Сорель попыталась возразить, но та уже держала за пуговицу кого-то другого.
Сорель сквозь зубы процедила весьма крепкое словцо, а Блейз расплылся в улыбке.
— Ты же знаешь ее: она ничего не слышит и к тому же неизлечимо романтична. Вот почему вся страна усеяна ее бывшими мужьями.
— Не женщина, а наказание, — пробурчала Сорель.
Августа знала всех и каждого и считала своим долгом держать людей в курсе дел друг друга. К тому же она часто ошибалась.
— Теперь пойдет рассказывать, что мы… что мы… — Сорель не знала, как закончить фразу.
Блейз пришел ей на помощь:
— Пара? Пустое. Никто не принимает ее всерьез.
— А тебя не тревожит, что Чери решит, будто наша встреча не случайна? Не думаю, что ей понравится, когда она придет и застанет нас за разговором.
Он свел брови и огляделся.
— В таком публичном месте? Чери не дура.
Из чего следовало, что Сорель — дура, раз предполагает, что Чери расстроится.
— Но ты не женщина, — выпалила Сорель.
Неужели он не заметил безмолвных сигналов, которые подает Чери: Отойдите от моего мужчины!
— Заметила наконец, — вздохнул Блейз.
Она на секунду смутилась.
— А разве ты не замечал?
— Что я мужчина? — Он вскинул брови. — О чем мы говорим, об одном и том же?
— Нет, — торопливо заверила она. — Я думала о Чери.
— Неудачная шутка, — уступил он. — Так что о Чери?
— Она очень красивая. — Если он сам не заметил в ней собственнических наклонностей, Сорель не будет ему указывать. — Вы давно знакомы?
— Полгода. Она делала для нас работу по дизайну, когда мы обновляли офис; отец тебе не говорил? Почему она тебя так интересует?
— Вообще-то не интересует, просто я поддерживаю светскую беседу.
— И тебе, конечно, трудновато? — ласково констатировал он.
