— Слушай, не переживай, — заверяю я подругу. — Куплю новый.
— Ты больная? — без обиняков спрашивает она. — С каких это пор айфоны растут на деревьях? В общем, можешь дуться сколько угодно, но я сказала, что в выходные ты обычно валяешься дома, так что он скоро будет.
Он… что?
Я пытаюсь встать с кровати, но невовремя понимаю, что заснула на диване. Прямо в платье. И в макияже с прической. Страшно представить, как я сейчас выгляжу. До пола падать недалеко, но все равно больно.
— Боже, Маша, ты там все-таки жива?
— Да-а-а, — с фальшивым оптимизмом отвечаю я. — Живее всех живых. Подожди, скоро — это когда?
— Ну, уже должен подъехать. Все, давай, я тебя целую. У нас объявили посадку. Пока-пока!
Мой мат прерывает шум перфоратора уродских соседей, которые продолжают свой бесконечный ремонт даже в выходной. Что делать? Бежать в душ или делать вид, что я пока еще не ложилась? Хотя, наверное, помятый вид и так скажет все за меня. Как хомяк в колесе, я принимаюсь носиться по квартире в поисках нормальной сменной одежды.
В тот момент, когда я хватаю со стула первую попавшуюся футболку и натягиваю — черт с ним — без белья, в дверь звонят. Хорошо хоть зубы по-быстрому успела почистить.
— Бегу! — кричу я, пока на всех парах несусь к двери.
За дверью, конечно же, стоит он. В отличие от меня — выглаженный и помытый. Вместо рубашки и брюк — футболка-поло и модные джинсы. Татуировка теперь просматривается хорошо, но мне это мало помогает.
— Оу, привет, — говорю я.
Что, ожидала букет цветов после вчерашнего? Я, если честно, даже не успела подумать, чего ожидать. Или, если сказать точнее, кого. Какого Даниила Соколова — того, что подвез меня домой, или того, что разрушил мой выпускной класс?
— Привет.
Несмотря на собранный внешний вид, мужчина как будто немного рассеян.
— А где Маша? — спрашиваю я и чувствую себя настоящей дурой. С Соколовым никогда не получается держать язык за зубами.
— У нее сегодня субботние кружки, уже отвез на рисование, — объясняет Даниил.
Он все еще стоит на пороге.
— Зайдешь?
Не двигается.
— У меня твой телефон. — Он лезет в задний карман джинсов и протягивает мне устройство. — Так что вот.
Мне хочется задать ему миллион вопросов. Почему вчера подрался? Почему перестал меня ненавидеть? Но, кажется, ни на один из них я не получу честного ответа.
Поэтому говорю:
— Чаю хочешь?
Это последняя попытка. Если он откажет и здесь, тогда все понятно.
— Давай.
От меня не ускользает, как он взглядом пробегается по моему полуголому телу. К моему стыду, это вызывает волну дрожи. Я хочу отпроситься одеться, но гордость настаивает на том, чтобы я осталась в одной футболке. Она достаточно длинная — прикрывает прилично, но есть в этом что-то важное, когда человек, присутствие которого вызывает в тебе желание прикрыться, видит тебя почти всю. И видит, что я больше не боюсь.
Пока я завариваю чай, Даниил моет руки в ванной. В какой-то момент шум воды прекращается, и Соколов появляется на моей крохотной кухне.
— Ты всегда в таком виде? — спрашивает он, возвращаясь в свой командный тон.
— А что? — Я передергиваю плечами. — Я у себя дома — могу ходить как хочу.
— Мало ли кто придет? Мужики разные по подъездам ходят. — Вместо того, чтобы сесть за стол и послушно ждать чай, Соколов начинает по-хозяйски рыться в холодильнике и доставать все для бутербродов.
— Типа тебя? — усмехаюсь я.
Мужчина закатывает глаза.
— Типа меня, Гаврилина. Не забыла, что ли, как раньше было несладко?
Слова о прошлом заставляют напрячься. Он впервые заговорил об этом сам.
Мне надо открыть верхний шкаф, чтобы достать хлеб, но вот засада: тогда уж футболка задерется по самое не балуйся.
— Чего замерла? — раздается низкий, бархатный голос прямо над ухом, и я вздрагиваю от неожиданности.
Словно прочитав мои мысли, Даниил тянется к ближайшему шкафчику — с его ростом это раз плюнуть.
Я сглатываю.
Мне кажется, или он замер на мгновение? Застыл, словно каменная фигура, а не человек, который год моей жизни превратил в ад.
Решившись, я поворачиваюсь к нему лицом и понимаю, что Соколов дышит так же тяжело, как и я. Улыбка замирает на моих губах.
Возможно, настал мой черед отомстить.
Я целую моего злейшего врага.
Глава 5
Какая-то часть меня знала, что он не отстранится. Что-то в его поведении, взгляде, манере — в том, как в шатре он сразу безошибочно нашел меня среди сотни гостей, — говорило о том, что он изменился. Может быть, тринадцать лет — это достаточный срок, чтобы переосмыслить свои поступки?
Целоваться с Соколовым — это все равно что попасть домой после долгого путешествия, и я ненавижу себя за это чувство. Все мужчины, с которыми я была до этого, сразу же показались неправильными и неподходящими.
И если такой с ним просто поцелуй, я боюсь представить, какой он в постели. Я уже встречалась с парнями, с которыми не могла кончить. Каждый раз думала, что дело во мне. Но по тому, как все наливается свинцом внизу живота, я вдруг понимаю, что нет.
Когда мы на мгновение разъединяемся и с губ Даниила срывается стон, я осознаю, что победила.
Я, чтобы ему пусто было, победила.
Семнадцатилетняя девчонка внутри меня ликует. Даже не девочка — «Моржиха».
И эта сладкая победа заставляет меня усилить напор. Проклятый хлеб падает куда-то на пол, но мне все равно. Этот поцелуй похож на борьбу, на глоток воздуха после долгой задержки дыхания. На жизнь.
Не замечаю, как оказываюсь на столешнице, и Даниил стоит между моих разведенных ног, прижимаясь ко мне так сильно, будто боится, что я его оттолкну. Это он — боится?
Проходит мгновение — а может, минуты, — прежде чем мы готовы столкнуться с последствиями.
— Маша?
В имени не просто вопрос — мольба.
Моя грудная клетка опускается и поднимается так часто, что мне не хватает воздуха ответить. Кожа горит, кончики пальцев покалывает. Я кладу руки Соколову на плечи, позволяя себе сцепить их у него на шее.
Мне надо осуществить то, что я собираюсь сделать дальше, иначе я просто перестану себя уважать.
Я улыбаюсь. Не милой, доброй улыбкой наивной дурочки, которой я когда-то была. А торжествующей, злой улыбкой.
И он это видит.
— Читай по губам, — говорю я. — Пошел ты, Соколов, в задницу. И, прежде чем ты добавишь, то нет, не в мою.
Сказанное доходит до него не сразу. Выражение лица меняется, взгляд резко тускнеет.
Даниил шумно выдыхает и делает шаг назад.
— Почему?
— Ты спрашиваешь меня почему? — Я едва не смеюсь. — Ты спрашиваешьменя, Соколов, почему? Это говорит мне человек, который думает, что то, что он сделал, легко простить? Я ненавидела себя, Дань. Ты отнял у меня самое важное, что у меня было. Я чувствовала себя никем, ничтожеством, пока ты со своими дружкамипировалмоими слезами.
Красивое лицо становится еще и серьезным. Я больше никогда не смогу коснуться его так, как делала это всего минуту назад.
— Все не так, как ты думаешь, — отрезает он.
Я все еще сижу на столешнице, но теперь уже совершенно не заботясь о том, сколько моего тела будет видно. Пускай смотрит и знает, что не получит ни сантиметра.
— Решил вчера поиграть в моего защитника? — шиплю я. — Так вот, знай, мне твоя помощь не нужна. Позерничать можешь где-нибудь в другом месте. Я способна помочь себе сама. И надеюсь, что твоей дочери никогда не попадется такой мудак, как когда-то попался мне.
Последнее, похоже, было лишним. Я вижу: если оскорбления, направленные на него, Соколов был готов стерпеть, то ребенка я приплела зря. Но назад уже не повернуть.
Он поджимает губы, и на мгновение мне кажется, что сейчас он тоже не удержится от резкого словца. Но ничего не происходит.
