это выражение.
Хочет. Ее тело признает своего хозяина. Но моя крошка отчаянно сопротивляется.
— Ты… женился на другой… я… — глупая. Не женился, целую тонкую шею и кусаю слегка, хочу заклеймить, поставить свои метки на этом хрупком теле, чтобы были символами, что моя…
Немного теряю контроль, и Вишенка вскрикивает:
— Я решила, что не буду мешать… ай!
Ласкаю место укуса, скольжу языком к плечу. Черт. Это адовая пытка, которую я сам себе устроил.
— Прекрати! Хватит! Не смей меня трогать!
— Не было другой, Алина… не женился я… все ложь…
Смотрит мне в глаза и я читаю в этой светлой глади все, что чувствует.
— Я пришел за своим, Вишенка.
— Мой малыш…
— Мой сын. Алина. Мой, наш… Теперь я возьму свое по праву.
Чистая правда. Потом. Я расскажу тебе все, Вишенка, а пока не буду пугать, очень скоро ты найдешь свежие пулевые на моем теле и поймешь, что их не было раньше…
Накрываю ее губы. Почти на грани, все равно сдерживаюсь, чтобы не укусить, чтобы не сбросить тормоза, чтобы не засосать.
Трепещет. Не может скрыть своих чувств. Отвечает. Робко, не слишком умело, но я чувствую ее дыхание на своих руках и пальчики уже сами зарываются в мои волосы не оттягивают, а наоборот вцепляются и тянут на себя.
С трудом отлипаю от нее. Отрываюсь. Слишком слабая. Нельзя.
— Собирайся. Алина. Ты летишь со мной.
Разворачиваюсь и выхожу. Проверяю готовность. А затем вижу, как ко мне в сопровождении охраны выходит моя малышка.
Оказываюсь рядом с ней. Что-то не так. Бледность уже синевой отдает.
— Что с тобой?
Прикрывает глаза и падает. Хватаю Алину. При этом охранник, который так же хотел уберечь мою Вишенку от падения, отшатывается и бормочет извинения.
Видимо моя перекошенная рожа действует.
— Что с ней, черт возьми, происходит? Я эту больничку под снос отдам! — рычу зверем, меня успокаивает врач, понимаю, что с Алиной все куда серьезней, чем казалось.
— Господин Ставров, беременность явно протекала тяжело, а роды были с осложнениями, отсюда и у Владислава и Алины Вишневской проблемы. Но, к счастью, все обратимо, в нашей клинике…
Выхватываю имя. Имя моего сына.
— Владислав… Cына в честь деда назвала…
Смотрю на девушку в своих руках и понимаю, что в этой гребанной жизни мне повезло.
Не размыкаю рук до самого самолете. Просто не выпускаю Алину. И никто не решается сказать, чтобы отпустил.
Укладываю в кровать и заставляю себя отойти. Самолет набирает высоту. А я все пытаюсь прийти в себя. Уделала меня Алина Вишневская…
Никто не смог. Ни в одной схватке слабину не дал, а вот маленькая Вишенка обыграла меня по всем фронтам…
— Где я? — едва уловимый слабый голос заставляет отбросить мысли и ответить кратко:
— В моем самолете. Почему ты назвала моего сына Владиславом?
Не хочет Алина отвечать. Вертит головой, как затравленный зверек.
— Где мой сын, Лекс?
— Он под наблюдением врачей.
— Мне нужно к нему, я хочу его видеть.
Пытается вскочить. Глупая Вишня. Накрываю ее своим телом, чтобы не трепыхалась.
— Мне нужно к нему! Пусти!
Шипит моя кошка. Заводит.
— Угомонись, Алина, ты под капельницей. Тебе назначен покой и реабилитация, если не хочешь от потери крови откинутся.
— Я хочу к своему ребенку. Почему он не со мной?
Пытаюсь найти ответ на вопрос. Но Алина не отвечает. Уходит от ответа. Не сдается. Бунтарка. А я хочу понять ее. Узнать почему она такая гордая, почему назвала ребенка именем деда и не пришла ко мне…
Ведь любит. Хочет. Жаждет.
Вся как на ладони, моя горячая сочная девочка. Продавливаю ее сопротивление, бью фактами хлестко, потому что крышу сносит, когда малышка пытается отвертеться.
— Влад — мой сын. Только мой! Ты к нему никакого отношения не имеешь.
Только от одной мысли, что мог быть у Алины другой, что-то внутри ломается. Теряю контроль.
— Хочешь сказать, что легла сразу же под кого-то как целки лишилась?!
Вздергивает подбородок:
— Я не буду перед тобой оправдываться.
Ухмыляюсь. Такая шипастая и такая желанная. Ослабляю хватку, беру лаской, и моя безгрешная девочка сознается во всех своих грехах.
— Так мой сын?
В глазах цветут слезы, и она прикусывает пухлую губку:
— Твой, Лекс… твой…
А дальше она удивляет. Несу ее к нашему сыну и сердце у самого в груди оживает, бьется и пульсирует кровью, когда вижу, как она тоненькие пальчики на прозрачную перегородку ставит за которой наш сын борется за свою жизнь и здоровье.
Что-то во мне ломается, бьется в конвульсиях, и я понимаю, что себя на части рубить буду, но никогда не обижу Алину…
Настрадалась. Хватит. Больше слез знать не будет. Разве что в постели. Когда будет кончать подо мной.
86-87
— Как они, доктор? Два месяца прошло.
Смотрю на Рошля, старый друг снимает очки и теребит в руках. Делает паузу, а затем улыбается.
— Все хорошо, прогнозы даже лучше, чем я говорил. Сегодня выпишу своих пациентов.
Стоит Леониду Ивановичу завершить свой краткий монолог, как огромная глыба падает с плеч.
— Они здоровы?
— Абсолютно.
— Благодарю, доктор.
Врач кивает и я встаю. Свой долг я обязательно выплачу кругленькой суммой благотворительного взноса, который пойдет на помощь и спасение жизней.
Дохожу до дверей, как слышу:
— Береги их, особенно ее…Я многое в жизни видел, но Алина твоя редкий самородок…
Слегка оборачиваюсь на слова врача и едва киваю. Выхожу за дверь и иду по коридору в сторону палаты.
Все последние дни я приходил сюда каждый день, наблюдал иногда со стороны не решаясь тревожить покой матери и ребенка.
Оказывается очень сложно возвращать тех, кто действительно дорог. С моей Вишенкой я понял одно. Нужно время. Нужно, чтобы малышка привыкла ко мне, к моему присутствию.
Поэтому частенько я заходил пока она спала и просто смотрел на нее, но стоило ей начать просыпаться, как выходил из ее палаты.
Я мог бы задарить ее букетами и бросить к ее ногам богатства всего мира, но ей это не было нужно, если бы было, то она стала бы для меня одной из вереницы расчетливых продажных сук, а вот та, которой действительно хотелось дарить бриллианты — никогда бы от меня их не приняла.
Правду она мне тогда сказала. Любовь не купить, она не продается. Мне оставалось просто присутствовать в ее жизни. Наблюдать, как моя Алина выздоравливает.
Заходить в ее палату и ловить как она смеется с медсестрой, но стоит мне появиться как замолкает и опускает глаза.
Я проходил и садился в кресло. Изо дня в день. Смотрел на нее, а затем уходил. По началу моя Вишенка косилась на меня, ожидая удара, которого не следовало раз за разом.
Моя умненькая девочка начала понимать, что я не собираюсь отнимать у нее жизнь, ломать и прогибать.
Никогда.
Я не прикасался
