Затем, вслед за ее молчанием, он со вздохом добавил:
— Знаю, я свинья, эгоист, каких свет не видывал, но не так уж я плох, чтобы не понимать, что с тобой что-то случилось… В чем дело, Клея, что произошло?
От слабости Клея задрожала и чуть не разревелась. В его словах было столько ласки и заботы, что ей захотелось броситься к нему на грудь, обвить руками его шею, утешиться в его объятиях, снять груз с души, принять его помощь и поддержку… Ей так хотелось, чтобы он любил ее!
В глазах ее стояли слезы, и она была бесконечно рада, что могла спрятать лицо за длинными волосами. Слава богу, в небольшом коридоре было темно — он освещен только узкой полоской света из-за двери в спальню.
— Это я виноват? — спросил Макс хрипло. — Я чем-то обидел тебя? Сказал или сделал что-то не то? Клея, что с тобой? — Сейчас в его голосе слышалось нетерпение. Он не сделал ни единого движения ей навстречу, не стал касаться ее. Он просто стоял в двух шагах, смотрел на ее опущенную голову и ждал, что она наконец объяснит, что происходит.
Внутри у нее все ходуном ходило. Она боялась, что не выдержит и выдаст себя, что Макс заметит, как ее колотит. Он пришел так внезапно — она не успела психологически подготовиться, собраться, но сейчас ей нужно сделать это во что бы то ни стало. Она глубоко вздохнула — затем подняла на него глаза, на этот раз более уверенно.
— Просто я очень устала. Макс, — ответила она тихо. — Ты здесь ни при чем, абсолютно ни при чем.
Собственный голос показался ей чужим и странным: может быть, она умерла? Да нет, мертвым не бывает так больно, как ей сейчас. Мертвым легче.
Лицо Макса было хмурым, поза напряженной. Он был озадачен ее поведением и чувствовал себя не в своей тарелке. Он всегда стремился к тому, чтобы весь ход его жизни был предельно отлажен, и ненавидел неловкие, неясные положения.
— С нами, женщинами, иногда такое бывает, — сказала Клея нарочито весело, как бы подтрунивая над собой. — Гормоны виноваты.
— Так вот оно что! — Такое объяснение его вполне устраивало, по крайней мере, оно было понятным. Никакой особой тайны он тут не видел, и на душе у него полегчало.
А она с тайным разочарованием наблюдала, как быстро сходит с него напряжение: лицо повеселело, черты разгладились, а во взгляде снова появилась обычная спокойная надменность.
Но когда он обнял ее за плечи и прижал к себе, она не сопротивлялась. Ей необходима была его поддержка. Конечно, у него было свое, неверное представление о том, что с ней происходит, но она ощущала такую беспомощность, что была рада любым крохам его внимания. Она любила Макса, она ждала его ребенка, и ей было страшно думать о будущем — о будущем без Макса, без его привязанности к ней, как бы неглубока и поверхностна она ни была.
— Я просто бесчувственное бревно, — сказал он шутливо, стараясь рассмешить ее и разрядить обстановку.
Он наклонился и нежно потерся щекой о ее щеку. От него пахло «Диором». Как любила она этот изысканный легкий аромат! Никаким другим одеколоном Макс никогда не пользовался, и этот запах ассоциировался у нее только с ним. Она обняла его за талию и тонкими пальцами стала поглаживать разгоряченную кожу под шелковой рубашкой.
— Я, дурак, позвонил тебе, приставал с глупыми вопросами, потом в ярости примчался сюда — ведь я был страшно обижен. Мне показалось, ты не знаешь, как от меня избавиться. Как только ты меня терпишь!
Мне помогает любовь, ответила она мысленно. И еще я очень, очень хочу, чтобы ты тоже меня любил.
В порыве любви и благодарности она уткнулась лицом в его теплую шею, губами слегка дотронулась до его кожи. Глаза ее были полузакрыты, близость его доставляла ей огромную радость. Макс задрожал и еще крепче обнял ее, губы его нашли ее губы, и они слились в долгом, мучительно-сладком поцелуе, которого оба так страстно желали.
Когда Макс отпустил Клею, им обоим пришлось сначала немного отдышаться. Он внимательно вглядывался в ее бледное лицо, пытаясь понять, отчего в ее глазах было столько грусти. Иногда он был с ней так нежен! Ей даже начинало казаться, что она значит для него много больше, чем он готов был себе в этом признаться.
Думать об этом было приятно — она еще раз поцеловала его в губы и улыбнулась совсем как прежде, а потом ласково провела пальцами, как расческой, по его шелковистым волосам. На лице Макса появилось какое-то странное выражение. Он поймал ее руку и нежно поцеловал в ладонь, глаза их встретились, тихо говоря друг другу о чем-то своем, потаенном. Затем он взял ее под руку и отвел в спальню.
Он усадил ее на кровать, а сам, сидя на корточках, начал возиться с ней, как с маленькой: помог снять халат и уложил в постель, заботливо укрыв одеялом.
— Бедненькая Клея, — приговаривал он, поглаживая ей щеку. — Я не помню, чтобы какие-то там женские проблемы беспокоили тебя раньше.
Клея тут же насторожилась, приготовилась защищаться.
— Проклятые гормоны! — пошутила она и улыбнулась.
— Да уж… — сказал он, наклонившись к ее лицу. По глазам его было видно, что шутка ему понравилась. — Действительно, проклятые гормоны.
Он продолжал сидеть на корточках перед ее постелью, одной рукой — длинной, худощавой — гладя ее по волосам, а другой удерживая сверху обе ее руки.
— Значит, завтрашний день нам придется пропустить? — предположил он осторожно.
Она вытащила свои руки из-под его руки, как только поняла, что он имел в виду.
— Да, — вяло произнесла она. — Конечно пропустим.
Ну вот и получила по заслугам! — подумала Клея. Она не смогла как-то иначе объяснить ему свое странное поведение, но, поступив так, лишила и себя, и его последнего уик-энда вместе. Как могла она обижаться, что Макс отложил встречу, если ей нельзя… Но почему-то было ужасно обидно.
— Из-за чего расстроился твой деловой вечер? — Она постаралась побыстрее сменить тему разговора, чтобы лучше скрыть свое разочарование. Как всегда, Максу нужно было от нее только ее тело. Она давно об этом знала, почему же так больно видеть очередное этому подтверждение? Клея гордо вскинула голову. Сколько можно унижаться? Уйти от него нужно с достоинством!
Макс озабоченно поднялся — упоминание о несостоявшемся вечере было ему явно неприятно.
— Они не знают, чего хотят, — сказал он сухо. Затем опять улыбнулся, настроение его снова переменилось. — Ты лежишь, как ребенок. Одинокий, трогательный ребенок. — Он наклонился и поцеловал ее. — Выспись как следует за субботу и воскресенье. Два дня полного отдыха нам обоим пойдут на пользу, — сказал он без особого, впрочем, энтузиазма. — На следующей неделе мне нужно будет съездить на несколько дней домой к матери. Если я буду выглядеть как выжатый лимон, она запилит меня — да, да, запилит!
