— Это правда, что мне пригодились бы тридцать тысяч, как и любому? Но жениться, только чтобы получить их, — увольте. Нет, Армистид, это слишком бессердечно. Как ты сказал, я идеалист. Для меня, если уж жениться, так на всю жизнь. Но сейчас у меня нет ни одной знакомой девушки, с которой я захотел бы провести остаток своих дней. Это факт.
— Ты наследник и знаешь условия завещания — вот все, что я могу тебе сказать, Питер. Как знать, может, ты встретишь за это время кого-то. У тебя в запасе еще одиннадцать месяцев до окончания срока.
— Вполне возможно, конечно. Ты сказал, что в доме все еще живут смотритель и его жена?
— Да. Только вчера я положил в банк очередную сумму их жалованья, за август. Раз в полгода Дженнингс приезжает в город и получает деньги. Ты его помнишь, конечно?
— Смутно. Кроткий маленький человечек, но довольно разговорчивый. Он, видимо, думал облегчить мое горе, рассказывая о последних часах, как он это называл, моего отца. У меня создалось впечатление, что он похож на Урию Хипа[4] — такой же хитрый. Но думаю, отец не стал бы его держать, если бы он не был еще и умным.
— Ты судишь о людях слишком по-книжному, Питер, в этом твоя беда. Но ты никогда не найдешь свою прекрасную Розалинду, Порцию или Роксану, если будешь продолжать искать в реальной жизни именно их.
— А ты думаешь, я буду кого-то искать? По-моему, это будет больше похоже на покупку кобылы на сельском аукционе.
— Ты циничен и к себе, Питер. А тебе не приходило в голову, что ты слишком эгоистичен, слишком самодостаточен и независим, обходясь без друзей, и слишком одержим идеей преуспеть в карьере?
Питер Хендон закурил сигарету и бросил спичку в камин. Некоторое время он молча смотрел на пляшущие языки пламени на почерневших поленьях, затем заговорил, не поворачиваясь к собеседнику:
— Вполне возможно, что я приверженец философии Сирано де Бержерака, Армистид. Ты напомнил мне о нем, когда упомянул Роксану. Один из его героев, Ростан, кажется, говорил, что друзья — это мягкие итальянские кружева на шее, которые тянут голову вниз и обременяют шею, тогда как враги — ошейники из стали, заставляющие тебя держать голову прямо и гордо. — Он повернулся к маленькому лысому человечку в кресле и насмешливо улыбнулся. — Вот и я думаю так же. И не хочу иметь ничего общего с этим домом и прошлым. Все, что я имею, я заработал сам.
— Ты хочешь сказать, что твой отец сделал деньги на биржевых спекуляциях без особых усилий? Но он заработал их честно, Питер, и тебе не за что его упрекать.
— Но дело не только в этом, Армистид, и ты это знаешь. Я не отшельник, и мне не нравится сидеть взаперти в мрачном старом доме, который нужно было снести много лет назад. Я люблю свою работу, и я довольно честолюбив. Вот в чем проблема.
— Только ли в этом? Может, у тебя есть ужасные предчувствия, навеянные тем, что происходило с молодыми женщинами в вересковых пустошах, и неприятными воспоминаниями о гувернантке? — Говоря это, Лоренс Армистид внимательно смотрел на Питера Хендона и заметил, как напряглись его плечи.
Молодой человек повернулся к адвокату. Его лицо пылало, кулаки были крепко сжаты.
— Ты имеешь в виду Лауру Меркади? Да, Армистид? — Он с ненавистью уставился на толстенького лысого человечка, затем пожал плечами и расслабился. — Извини, я не должен был так срываться. Но это слишком многое воскрешает в моей памяти. Я ее ненавидел и был рад, что после того, как меня отправили в школу, я больше ничего о ней не слышал. Кстати, что с ней случилось?
Адвокат поджал губы, постучал по пепельнице пеньковой трубкой, вытряхивая пепел, затем снова положил ее на поднос.
— Твой отец оставил ей пять тысяч фунтов. Они были ей выплачены нашей фирмой через месяц после его смерти. Где она сейчас — не могу сказать. Мы тогда нанимали частного детектива, чтобы ее найти. Она оставила работу у твоего отца через год или два после твоего отъезда в пансион и сказала ему, что, если он захочет связаться с ней, пусть пишет на почтовый абонентский ящик в Лондон. Все, что мне известно, — она получила чек, а потом и деньги. Я даже не знаю, Питер, жива ли она.
— Это не важно. Я ни разу не вспомнил о ней за это время, пока ты не упомянул ее имени. О, она была чертовски красивой женщиной, с этим я не могу не согласиться. Даже будучи ребенком, я сознавал это, впрочем, как и отец. Но я всегда чувствовал, что она ненавидела меня, хотя прекрасно заботилась обо мне. А перед отцом она пыталась заискивать. Но он не особо принимал ее знаки внимания отец был слишком убежденный пуританин, чтобы завести роман с домоправительницей.
— Не будь таким праведником, Питер. Ты слишком молод, чтобы рассуждать, как святоша. В дни Оливера Кромвеля были все условия, чтобы обвинить пылкого молодого человека в потакании соблазнам плоти и в стремлении к славе и благосостоянию, и Англии понадобилось несколько сот лет, чтобы избавиться от воззрений, будто человек должен быть полностью безгрешен и вести пуританский образ жизни. Но, видимо, мы еще не достигли в этом совершенства.
— Может, ты посоветуешь мне еще почитать книги о Кромвеле? — фыркнул Питер Хендон.
— От этого хуже не будет, Питер. По крайней мере, ты станешь ценить историю этого дома в вересковой пустоши. А после того как закончишь с чтением, уверен, ты вспомнишь, что живешь в веке двадцатом, и сразу же захочешь найти себе жену. Хорошая девушка многое сможет сделать для претворения в жизнь твоих амбициозных планов, не забывай об этом!
Среда на неделе банковских каникул выдалась особенно промозглой и туманной. Через Ла-Манш дул холодный северо-восточный ветер. В магазинах Лондона дела шли вяло — тысячи отважных отпускников, рано отпущенных в пятницу с работы, взяли свои велосипеды, сели в поезда и автобусы и, несмотря на плохую погоду, отправились — кто в сельскую местность, кто на берег моря.
Вопреки увещеваниям доктора Эндикотта, Юнис отказалась от отпуска и продолжала работать, надеясь, что, сосредоточившись на нуждах покупателей в магазине миссис Мэдден, она хоть ненадолго забудет о своих печальных проблемах и мыслях о тяжелой болезни матери и собственном горьком одиночестве. Их маленький коттедж, когда-то казавшийся таким уютным и радостным, теперь внушал Юнис страх, и она боялась возвращаться по вечерам домой. Сидя одна в гостиной и заставляя себя читать книги, она все равно остро ощущала тягостную тишину, окружавшую ее со всех сторон. И когда Юнис закрывала на ночь дверь коттеджа на замок, ей казалось, что она остается изолированной от всего мира на какой-то другой планете, удаленной от всего человечества.
