Выпив по кружке отвара из ромашки и мяты, они отправились за ягодами. Млада обула высокие, до середины бедра, яловые болотные сапоги. На площадке перед домом она надела Дарёне на палец серебряное кольцо с чернением и жёлтым, как капля мёда, камнем. Взяв девушку за руку, она сказала:
«Держись крепко и просто шагай за мной. Не пугайся и не удивляйся… Мы все так передвигаемся».
Испугаться Дарёна не успела. Воздух перед ними заколыхался, как поверхность воды, потревоженная камнем, по телу пробежал лёгкий холодок… Шаг – и вместо деревянного настила под ногами девушки оказалась вязкая, поросшая мхом болотная почва, сплошным ковром усыпанная крупными бусинами ягод. На первый взгляд место могло показаться невзрачным из-за редких, чахлых деревьев, побуревшей травяной гривы и вездесущей воды, но щедрая клюквенная россыпь поражала глаз своей густотой. Если глядеть сквозь прищур, то казалось, словно болото было залито кровью. Щурясь от яркого солнца, Млада обвела рукой окрестности.
«Вот, смотри, какие богатства нетронутые… Обожди только, сейчас я нам по посоху из вон того сухостоя сделаю».
Несколько ударов походного топорика – и Млада вручила Дарёне палку выше роста девушки на пару вершков. Ею следовало щупать под ногами почву, чтоб не провалиться.
От мгновенного перемещения Дарёна на некоторое время потеряла дар речи. Одно дело – слушать об этом в рассказах матери, и совсем другое – испытать на собственной шкуре. Млада же, словно не заметив её удивления, присела на корточки и принялась собирать ягоды в большую корзину. Клюква была уже вся сплошь спелой – хоть горстями греби, чем Дарёна и занялась по примеру женщины-кошки, чтобы как-то справиться со своим изумлением от необычайного способа передвижения. Мурашки ещё бегали по её коже, а в корзинку уже сыпались блестящие алые ягоды. Бросив в рот пару штук, Дарёна скривилась: кислятина…
«Это тебе не малина, – усмехнулась Млада. – Часть с мёдом смешаем, а часть можно водой залить – не испортится до следующего урожая».
Обе корзины наполнились быстро, но такой дивный день не хотелось проводить в четырёх стенах, и Дарёна с Младой, подыскав место посуше, набрали кучу валежника на костёр. Глаза женщины-кошки, прищурившись, зорко устремились вдаль, на голубую гладь воды, поросшую камышом и прочей болотной травой.
«Надо же, кряква не улетела на зимовку, – пробормотала она. – А зря, потому что сейчас она станет нашим обедом».
Дарёна вгляделась, но ничего, кроме тёмно-рыжих зарослей камыша, не увидела. Где-то там притаилась незаметная её глазу утка… Пространство водянисто колыхнулось, Млада обратилась в чёрный вихрь, а уже через пару мгновений вернулась с птицей в руке. Дарёна вновь онемела, а Млада преспокойно уселась на сухой поваленный ствол и принялась ощипывать ещё тёплую тушку. Утка попалась крупная.
«Клюква как раз кстати, – проговорила женщина-кошка деловито. – Вот только мёду ещё бы не помешало… И трав пахучих. А соль у меня всегда с собой. Погоди, я мигом домой слетаю!»
Чудо шагнуло из-за плеча и мягко обняло Дарёну. И она не променяла бы его ни на какие сокровища земли, никогда! Чистая и холодная синева неба над головой, рыжая грива трав, ягодный ковёр под ногами, запах дыма и прощальное, едва уловимое тепло солнца на щеке – что могло быть лучше? А ещё задумчивая нежность в глазах Млады – лесная, сосново-незабудковая. Выпотрошенная и ощипанная утка, обёрнутая в капустные листья, пеклась в неглубокой ямке под костром, на подстилке из сухой горячей золы, а в котелке булькало варево из клюквы с мёдом, духмяными травами, кореньями и щепотью сушёных можжевеловых ягод… И как-то сам собою у Дарёны вырвался вопрос:
«Почему ты оборвала тот сон? Хорошо же было…»
Снова на лоб Млады легла тень, и под сердце к Дарёне холодным ужом заползло нехорошее чувство.
«Мать твоя вот так же… с княгиней встречалась, – последовал ответ. – Во сне. Видно, это у тебя от неё. А у нас с тобой всё по-другому будет. По-настоящему, наяву».
Дарёне показалось – это варенье из горьковатого осеннего солнца с мёдом и мятой тепло пролилось ей на губы и щекотно заполнило рот. В первый миг она задохнулась от внезапности и всепоглощающей мягкости творящегося с ней волшебства, которое раскинуло над ней шепчущий полог из золотой листвы. Солнце шагало крошечными ногами-лучиками по коже, а дыхание растаяло за ненужностью: грудь наполнилась сладким, возносящим к облакам и росисто-прозрачным мучением. Небесная тетива натянулась, захватив с собой тело и душу Дарёны. Терзаясь и умирая на ней, как зверь в силках, Дарёна уцепилась за оборванную жилу сна о кошке, и всё, что не успело случиться в нём, излилось в неё из этой жилы сейчас. Тетива запела – выстрел – попадание в цель… Пронзённая нежной стрелой, девушка раскинулась на поющей земле, среди алого ягодного моря, такая ослепительно живая, что казалась себе умершей и освободившейся от телесной оболочки.
Всё дальнейшее было сродни возвращению с небес. Почти не греющее солнце улыбалось с грустью старухи, вспоминающей свою первую любовь, земля устало шелестела рыжими космами высокой травы, а Млада, обжигаясь и дуя на пальцы, освобождала готовую утку от размякших печёных листьев капусты.
«Ух… Пускай остынет малость».
Для неё всё было обычно и обыденно, а может, она лишь притворялась. Пронзив Дарёну таким головокружительным поцелуем, она как ни в чём не бывало помешивала в котелке клюквенную приправу, а потом достала из сумки, развернула и расстелила на траве чистый кусок холстины. Загадочно пряча взгляд в тени ресниц, она разделала на ней тушку утки, отделяя куски мяса от костей. От них шёл вкусный парок.
Наверно, это было нужно и правильно – после прогулки по облакам вновь ощутить земную жизнь, где в каждой простой вещи скрывался глубокий и вечный смысл. Дышать ветром, осенью, небом. Окидывать взглядом ягодное изобилие, словно просыпанное щедрой рукой из огромной корзины. Млада сидела на поваленном стволе, расставив длинные ноги в высоких сапогах; вонзив охотничий нож в кусок мяса, она обмакнула его в клюквенную приправу и отправила в рот. Дарёне не нравилась слишком жирная утиная шкурка, и она сдирала её.
«Привереда», – усмехнулась Млада.
От утки остались одни косточки. Сидя рядом на стволе, Дарёна с женщиной-кошкой смотрели, как дотлевают головешки в костре; мгновения лениво шуршали в траве, солнце никуда не спешило, даря им последнее тепло. А вот тепло их соединившихся рук не зависело от времени года.
