Незнакомка опустила на доски настила большую корзину, обвязанную чистой белой тряпицей. Одета она была в чёрный приталенный кафтан с высоким стоячим воротником, отделанный серебристой тесьмой и опоясанный богатым цветастым кушаком с бахромой. Сапоги с загнутыми кверху носками были также чёрными, плотно облегавшими ноги.
«Здравствуй, госпожа, – с поклоном пролепетала Дарёна, пытаясь подобрать какие-нибудь приличествующие случаю вежливые выражения. – Рада встрече с тобой… Вот только Млада говорила давеча, что не рассказывала обо мне дома…»
И смолкла, оробев: вновь подняв корзину, родительница Млады двинулась к ней плавной, кошачье-мягкой поступью.
«А мне и не надо рассказывать, – проговорила она, зачаровывая девушку пристальным взглядом. – Я и так знаю. А звать меня Твердяной».
«Дарёна я», – представилась девушка, глядя на гостью снизу вверх.
Льдинки глаз Твердяны, казалось, читали сердце Дарёны, как открытую книгу. Если бы не рубец, её лицо было бы весьма пригожим, исполненным не слащавой, но суровой, гордой красоты – темнобровой и угрюмоватой, но очень выразительной.
«Глазки-то матушкины, – усмехнулась она – больше взглядом, нежели губами. – Хороша ты, девица… Впустишь?»
Дарёна спохватилась, пропустила гостью в дом, захлопотала, поднося воду для омывания рук и полотенце. Ополоснув и вытерев пальцы, Твердяна огляделась.
«А Млады, как я вижу, дома нет… Вот незадача-то! Опять не угадала я, в какую она смену! Как ни зайду – всё мимо».
Робость робостью, но мысль Дарёны сработала быстро. Так уж ли Твердяна «не угадала»? Похоже, для этого она была слишком прозорливой… Если, по её словам, она «и так всё знает», то вряд ли, идя сюда, она рассчитывала застать дочь дома.
«Ой ли? – дерзнула улыбнуться девушка. – Мудра ты, госпожа, и всё видишь… Если обо мне наперёд знала, то и о том, что Млада в дозоре, тоже должна была ведать».
Суровые губы Твердяны тронула ответная улыбка.
«И глазками хороша, и смекаешь быстро, что к чему, – промолвила она. – Твоя правда: известно мне было, что ты одна. И шла я сюда, чтоб с тобой вот так, с глазу на глаз, словом перемолвиться… Только сперва дай-ка мне испить чего-нибудь, а то я с работы пришла – только переодеться успела».
«Сей же час, госпожа, – нашлась Дарёна. – Ступай за мной».
Она проводила гостью в горницу и усадила к столу, а сама прихватила с собой кувшин и полезла в погреб: там стояла бочка с выдержанным мёдом на вишне и малине. Оставшиеся с завтрака блины с рыбой тоже пригодились. Когда Дарёна вернулась, гостинцы из корзины были уже на столе: на белой тряпице возвышалась горка творожных ватрушек, пирожков, рядом лежал медовый калач и стоял горшок густого клюквенного киселя. Гостья тем временем сняла шапку, и вдоль её спины развернулась чёрной блестящей змеёй коса, заплетённая на темени. Вокруг косы всё было гладко выбрито до голубизны.
Отведав угощение, Твердяна сказала:
«Благодарствую за хлеб-соль… Пожалуйте теперь и вы с Младой к нам в гости. Можно на будущей седмице – в четверг либо в пятницу».
Дарёна не осмелилась возразить: всё, что произносила Твердяна, словно тут же высекалось на каменной плите – бесповоротно и на века. А родительница Млады между тем заметила на пальце девушки кольцо.
«Не потеряй колечко. Не простое оно. Если представишь себе какое-то место и пожелаешь там оказаться – оно тебе поможет туда попасть в один шаг».
Жёлтый камень кольца тепло поблёскивал. Дарёна зачарованно поднесла его к глазам.
«И оно сможет перенести меня куда угодно?»
Твердяна кивнула.
«Куда тебе вздумается».
Воистину, Белые горы – край чудес, подумалось девушке. И чудес не страшных, а добрых… Конечно, если не считать стража пещеры, напугавшего Дарёну при прикосновении к стене с вкраплёнными в неё драгоценными каменьями.
А Твердяна достала из-за пазухи узорчатую круглую баклажку с заткнутым пробкой горлышком, откупорила и протянула ей:
«Испей-ка… Да не бойся – не отрава. Вот, смотри. – И, прежде чем отдать баклажку Дарёне, она сама сделала глоток и утёрла твёрдые суровые губы. – Млада тебя уж от хмари почистила, но не до конца. Только извне, а внутри тебя эта дрянь ещё сидит… А зелье её изгонит, и станешь чистая как снаружи, так и изнутри».
Тонкий, изящный узор обрамлял плоский сосудец по краям, а на боках его с обеих сторон была чёрным по золотому изображена девушка, собирающая яблоки. Нерешительно взяв баклажку в руки, Дарёна опасливо поднесла её к губам. Из горлышка крепко пахло травами. В глазах Твердяны растаял голубой ледок, их уголки залучились морщинками улыбки.
«Пей», – ободряюще кивнула она, рассеивая сомнения.
Дарёна набрала в рот горькое и терпкое питьё, чуть помедлила и проглотила. В первые мгновения ничего странного не произошло, и она, повинуясь знаку Твердяны, выпила ещё несколько глотков зелья, морщась от его жестокой лекарственной горечи. И что же? Девушка на баклажке вдруг ожила, яблоня зашелестела листвой, склоняя отягощённые плодами ветви к её рукам, а та срывала их и складывала в корзину. Больше заворожённая, нежели испуганная этим причудливым видением, Дарёна уставилась на баклажку, а Твердяна усмехнулась. Видно, она знала, что сейчас происходило. А морок, сгустившись, навалился на девушку, проник в уши и с жужжанием дохнул в лицо… Дарёна обмерла, узнав этот звук – точно такой же, как в кошмарном сне о Цветанке-чудовище. Снова эта жуткая обездвиженность и беспомощность, липкие тенёта страха и жёлтые глаза во мраке… Пять ледяных когтей вонзились в сердце: коготь ужаса, коготь слабости, коготь боли, безнадёжности и чёрной, смертельной печали. Угольную пелену пронзил леденящий, протяжно-тоскливый вой: с Цветанкой случилось что-то непоправимое. Эта уверенность легла на душу Дарёны холодной каменной плитой, из-под которой не было сил выбраться…
Но сильная рука неведомого светлого освободителя сорвала с глаз тьму. В груди Дарёны что-то клокотало, мешая дышать, когтистая лапа кашля стиснула рёбра, и девушку просто вывернуло наизнанку. Горло разрывалось от натуги, издавая лающие надрывные звуки, а на деревянный пол тягуче падали капли чёрной слизи с кровавыми прожилками. К мучительному кашлю добавился ужас: неужели Дарёна жила с этой гадостью в груди? Какой же отравой становился вдыхаемый воздух, проходя сквозь неё!…
