Розовато-серый, мглистый рассвет застал Младу с Дарёной на пологом склоне горы, где среди корявых сосен и елей исходил паром горячий ключ. Из каменной расселины била светлая струя воды, наполняя большую выемку неправильной формы, обложенную по краям крупными валунами. Присев на один из них, Дарёна попробовала рукой воду: та была умеренно горячей, не обжигающей – как раз такой, чтобы не дать телу замёрзнуть пронзительно холодным осенним утром. Раздеваться не хотелось, но Млада заставила Дарёну снять всё, вплоть до исподнего белья. От леденящих объятий ветра девушка спаслась, забравшись в воду до самого подбородка. Там она уютно поёжилась, покрывшись мурашками блаженства…
Каменистый водоёмчик оказался неглубоким – по грудь. Дарёна поплавала, а потом пристроилась отдохнуть на тёплых камнях, сложенных под водой в виде кресла – как раз так, что видна оставалась только голова. Млада сидела на валуне, подстелив соломенный коврик.
«Хорошо?» – улыбнулась она.
«Угу», – промычала Дарёна. Приятная горячая водичка так расслабила её, что не хотелось даже размыкать губы.
«Ну, тогда поплавай тут, а я на вершину – за снегом, – сказала женщина-кошка. – На склонах-то он только зимой будет».
Взяв захваченное из дома ведро, она исчезла, а Дарёна осталась нежиться в объятиях источника. О мгновении, когда настанет пора вылезать из воды, даже не хотелось думать. Из этого доброго, убаюкивающего тепла – в пронизывающий холод? Брр… Сквозь жемчужно-серую мглу розовела заря, румяня горные вершины и стволы сосен. Озябший нос приходилось греть рукой, но после этого он, мокрый, зяб ещё сильнее. Прислонившись плечом к камню и сжавшись под согревающим одеялом воды в комочек, Дарёна смежила веки.
Ощущение чьего-то присутствия заставило её вздрогнуть и открыть глаза. Валун, на котором только что сидела Млада, теперь занимала светлая фигура девушки. Белое платье, расшитое серебряными нитками, такой же плащ и головная накидка, охваченная драгоценным венцом с длинными подвесками – всё это сияло ослепительнее и чище первого снега, а на грудь незнакомки спускались отливающие синевой вороные косы. Чуть раскосые глаза под тонкими дугами бровей блестели, как ягодки чёрной смородины, точёный носик был самим совершенством, а на спелых вишнёвых губках играла нежная улыбка.
«Здравствуй, – серебристо прозвучал в голове Дарёны мягкий юный голос. – Я – Нярина, и я знаю твою печаль… Ты правильно сделала, что принесла её ко мне. Позволь мне снять груз тоски с твоей души и забрать твои слёзы, чтобы их пелена не застилала тебе белый свет».
Девушка протянула руку, и охваченная светлым восторгом Дарёна не устояла – подобралась ближе и вложила в раскрытую ладошку Нярины свою мокрую руку. Другая ладошка мягко легла ей на голову, и в тот же миг сердце Дарёны отозвалось горьким стоном. Оно зарыдало у неё в груди, а по щекам покатились тёплые слёзы. Цветанка, мать, братишки – лица всех, по ком болела её душа, проплывали перед ней. Ей хотелось зарыдать в голос и рвануться к ним, но рука Нярины, скользя по волосам, набросила на Дарёну паутинно-лёгкое покрывало успокоения. Слёзы падали в сложенную горстью ладонь Нярины, пока не наполнили её до краёв. Девушка в белом поднесла пригоршню солёной влаги к своему рту и выпила. Кричащее сердце в груди Дарёны смолкло, жалящая его тоска превратилась в лёгкую дымку светлой грусти, а из смородиновых глаз Нярины заструились блестящие ручейки. Прекрасное лицо не покривилось, губы не дрогнули – слёзы просто безмолвно текли по щекам, и Дарёне снова захотелось заплакать – на сей раз от нежного сострадания к этой доброй девушке, принимающей в себя чужую боль.
«Нярина, – прошептала она, благоговейно дотрагиваясь до одной из шелковистых кос. – Ты берёшь себе людскую печаль, утешаешь других… Но кто же утешит тебя саму?»
Девушка в белом ничего не ответила, только улыбнулась Дарёне грустно и мудро. Её лицо выглядело совсем юным, но из глаз смотрела тёмная бездна вечности. Девичья рука легонько надавила на макушку Дарёны, заставляя её погрузиться в воду с головой…
…Соскользнув с камней, на которых сидела, Дарёна проснулась и всполошённо забарахталась: вода залила глаза и уши. Вынырнув и отфыркавшись, девушка огляделась: Нярина исчезла, а вместо неё, поставив сапог на валун и облокотившись на колено, над Дарёной с улыбкой склонилась Млада.
«Ну что, накупалась? Давай-ка, вылезай… Снегом тебя натрём – и домой, к тёплой печке».
С её помощью Дарёна выкарабкалась из воды на соломенный коврик и застучала зубами на холодном ветру. А тут началась пытка похуже: ахая и вскрикивая, Дарёна извивалась и приплясывала, а Млада, посмеиваясь, набирала из ведра пригоршни снега и растирала её. Вскоре тело Дарёны охватил жар. Нестерпимо хотелось обратно в горячую воду, но Млада уже вытирала девушку полотенцем, а у той челюсти свело от напряжения, леденящего и жгучего одновременно. Чудесное кольцо мгновенно перенесло Дарёну в домашнее тепло.
Сжавшись под одеялом на полатях над протопленной печью, она смотрела сверху на Младу, чинившую свои сапоги. Отяжелевшие веки слипались, а в голове лениво ползла мысль: не захворать бы…
Но Дарёна не заболела. До следующей пятницы, на которую была назначена встреча с семьёй Млады, она ещё два раза купалась в горячем источнике и растиралась снегом; больше в воде она не засыпала и девушку в белом не видела, но на душе стало определённо легче. Холодный камень тоски больше не отягощал её, а при мысли о Цветанке уже не хотелось выть волком. Печаль осталась, но уже не грызла сердце и не драла его когтями: зверь смирился. Слова Твердяны: «Будешь цепляться за неё – погибнешь», – обдавали Дарёну ледяным огнём.
Кошмары действительно отступили. Спала Дарёна крепко, охраняемая чёрной кошкой, но даже когда Млада уходила в ночной дозор, страхи не мучили девушку. Она спокойно засыпала, а утром бодро вскакивала, чтобы напечь к завтраку блинов. Незабудковое тепло глаз лесной сказки стало ей нужнее пищи, воды и воздуха; размышляя о том пути, который им с Младой пришлось пройти, Дарёна всё яснее осознавала, что их встрече действительно суждено было произойти. Она не забыла Цветанку и вряд ли когда-нибудь смогла бы забыть, но обнаружила невидимую холодную пропасть, разделившую их, и поняла, что имела в виду Твердяна, говоря: «Тех, кто ушёл в Марушину тень, нельзя разглядеть». С ними терялась какая-то незримая, но живая и тёплая связь.
После того как из её груди вышла чёрная слизь, Дарёна начала по-настоящему понимать, что такое хмарь. Она родилась и выросла в ней, но никогда не видела эту гадость, пока Твердяна не сорвала пелену слепоты с её глаз. Учась пользоваться кольцом, она во второй раз отправилась за клюквой и впервые почувствовала себя неуютно при взгляде в сторону родного Воронецкого княжества… Оттуда веяло холодом и жутью, и Дарёне мерещилось присутствие какой-то тёмной твари, пристально наблюдавшей за ней сотнями жёлтых глаз. Даже поворачиваться к западу спиной казалось опасной затеей – чтобы эта тварь, чего худого, не прыгнула на плечи и не опутала липкими тенётами всё тело. Дарёне не хотелось домой. Её настоящий дом был здесь, в Белых горах.
