Его дикий взгляд испугал Минерву, и она поняла, что нужно подумать не только о себе и двух детях, но и о брате.
Когда Тони проходил мимо нее, она положила руку ему на плечо и заставила его сесть на диван.
— Послушай, Тони, — произнесла она, — давай все обдумаем, как обдумал бы папа, если бы был жив. Ты же помнишь, что он говорил: в спешке совершаются ошибки. Уверена, сейчас он сказал бы то же самое.
— Спешка! — сказал Тони чуть более спокойно. — Да будь у меня две тысячи недель, чтобы найти деньги, я все равно ничего не мог бы сделать.
— Знаю… знаю, — ответила Минерва, — но я думаю, нет ничего невозможного, если мы будем думать и молиться.
— Сомневаюсь, что Бог услышит молитвы такого дурака, как я, — горько произнес Тони.
— Он слышит все молитвы, — ответила Минерва. — И не забывай, что папа с мамой тоже молятся за тебя.
Тони стоял, глядя в камин, и выглядел до того жалко, что казался гораздо младше, чем был на самом деле.
Минерва стала успокаивать его так, как успокаивала бы Дэвида.
— Все, что нам необходимо, — обдумать это дело, — заговорила она, — и придумать, как сказать графу, что через месяц он не получит эти денег. Ты должен будешь объяснить ему, что мы заплатим, когда сможем.
— И как мне это сделать? — спросил Тони.
— Пока что я не знаю, — призналась Минерва. — Поэтому я буду молиться об ответе.
Обняв Тони за плечи, она сказала:
— Сейчас и ты и я страдаем от потрясения и потому не можем рассуждать здраво.
— Ты очень храбрая, Минерва, — признал Тони после короткого молчания. — Я знаю, что был скотиной и свиньей, когда затеял все это, но клянусь тебе, я и не думал, что все так закончится!
— Конечно, я знаю, — ласково ответила Минерва. — Мы должны быть умнее. В беду попасть легко, но мы оба знаем, как трудно из нее выбраться.
Тони сжал руками голову.
— Как же мы выберемся? — спросил он. — Откуда возьмутся деньги — разве что мы найдем горшок с золотом у подножия радуги!
— Быть может, и найдем, — ответила Минерва. — Быть может, в этом доме спрятаны сокровища, оставленные датчанами или спрятанные монахами от разбойников.
— Мы говорили об этом, когда были детьми, — сказал Тони. — Помнишь, как мы обыскивали чердаки, но нашли только несколько старых бочонков да пару бутылок прокисшего вина.
— По крайней мере мы искали, — заметила Минерва. — Этим мы и займемся. Не обязательно же искать в доме — можно искать ответ у себя в голове. Ты же умный, как папа, ты обязательно найдешь выход.
Тони застонал.
— Ты пытаешься подбодрить меня, и это очень благородно с твоей стороны, — с отчаянием произнес он. — Но я же вижу, насколько мерзко я поступил! Минерва, сестренка, ну как я мог быть таким идиотом!
— Я понимаю, как тебе было трудно, — мягко стала утешать его Минерва. — На самом деле во всем виноват граф. Он не имел права втягивать тебя в игру и должен был знать, что ты не можешь себе этого позволить.
Говоря так, она чувствовала, что начинает ненавидеть этого графа. Тони был прав — это человек не только порочный, он злой, он приносит несчастье. Если бы Минерва могла убить его за то, что он сделал с ее братом, она не колебалась бы ни минуты.
Помолчав, она заговорила:
— Ты уверен, что он не примет твоего отказа, если поймет, как мы бедны?
— Думаешь, его это волнует? — усмехнулся Тони. — Он совершенно безжалостный человек. Все вокруг говорят, что ему не ведома жалость ни к кому, кроме себя.
— Как же ты мог стать другом такого человека? — спросила Минерва, хотя ответ был ясен.
Такой человек, как граф, был вызовом для Тони. Он имел все — деньги, лошадей, успех, причем не только в обществе, но и на бегах, успех во всем, что бы он ни предпринимал. Ко всему прочему, он был везучим. Ему посчастливилось получить замок, хотя у него уже было несколько домов.
Ему посчастливилось выиграть у всех своих друзей, которые (в этом Минерва была уверена) вполне могли бы оплатить проигрыш, не впадая ради этого в нищету, как Тони.
Тони поднялся.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Я должен пойти к графу и умолять его простить мне долг ради тебя, Дэвида и Люси, — произнес он. — Клянусь, я бы так и сделал, будь на его месте другой человек.
— Но не граф! — сказала Минерва.
— Во-первых, я уверен, что он просто посмеется надо мной, — признался Тони. — Во-вторых, он предаст эту историю огласке, у меня не останется друзей и я никогда больше не смогу показаться в Лондоне.
Минерва вскрикнула.
— Как может он поступить так жестоко… так чудовищно!
— Я же не говорю, что он обязательно поступит так, — заметил Тони, — но существует и такая возможность. К тому же не забывай, что другие игроки знают о моем долге. Если он простит мне долг и даст понять, что не желает оставаться моим другом, они что-то заподозрят.
Он снова отошел к окну. Минерва попросила:
— Пообещай мне кое-что, Тони.
— Что? — не оборачиваясь, спросил брат.
— Дай слово, что ты ничего не скажешь и не предпримешь, пока мы не придумаем, что нам делать.
— Зачем это?
— Я еще не знаю, но чувствую, что так нужно, — объяснила Минерва. — Прошу тебя, Тони, дай мне слово!
— Даю, если тебе от этого станет легче, — отозвался он. — Хотя, видит Бог, хуже, чем сейчас, и быть не может!
— Ты обещаешь мне — во имя всего святого?
— Обещаю, — поклялся Тони.
Минерва пересекла комнату и встала рядом с ним.
— Когда уезжает граф? — спросила она.
— Не знаю, — признался Тони. — Похоже, ему здесь понравилось. Вчера, когда он получил книгу, он ходил по дому и, по-моему, наслаждался всем, что видел: и бальной залой, и часовней. Он даже осмотрел подземелья и забрался на дозорную башню.
Тут Минерва прекрасно понимала графа.
Впрочем, сказала она себе, его интерес к замку наверняка был продиктован какими-нибудь тайными неподобающими причинами.
Девушка была уверена, что само присутствие графа в замке принижает ту красоту, которая всегда так много для нее значила.
Конечно, со смерти прадеда замок оставался «белым слоном», дорогой прихотью.
И все же всякий раз, входя в холл и видя прекрасные фрески Атари, Минерва приходила в восхищение.
Ей начинало казаться, что это она танцует под потолком, как сама любовь.
Еще ее мать говорила, что именно любовь наполняла каждый дом, где жила семья Линвудов, и любовь делала их счастливыми, где бы они ни находились.
Вслед за отцом Минерва верила, что именно любовь сделала Тони, Дэвида, Люси, да и ее саму такими красивыми.
— Греки верили, что дети, рожденные в любви, будут красивы, — рассказывал сэр Джон, посадив девочку к себе на колени. — Гречанки смотрели на прекрасные статуи и размышляли о благородных деяниях, чтобы умилостивить богов Олимпа, и потому их дети были очень-очень красивыми.
