Ася Иолич
Аяна из Золотой долины. 7. Улица Венеалме
1. Новый день встаёт над миром
Занавеска хлопала, легкими взмахами полупрозрачной ладони прощаясь с тёплым, солнечным утром.
– Гели, я больше не могу, – сказала Аяна, ложась ничком на пол, прямо на коврик перед большой кроватью с балдахином, под светлый потолок, расписанный нежными цветами.
Это было невыносимо. Невыносимо. Это было ещё хуже, чем идти к Конде, не зная, жив ли он. Тогда это обжигало душу, и Аяна останавливала себя, но сейчас это бушевало ещё и по всему телу. Он был жив, и он нашёлся, но уехал снова, и это терзало. Невыносимо.
– Аяна, да что с тобой такое?
Аяна лежала и плакала прямо в пыльный ковёр, ощущая, как его жесткая шерсть натирает ей лоб и нос, и Гелиэр наконец позвонила в колокольчик.
– Вот, – послышалось через какое-то время от двери.
– На, выпей, – сказала Гелиэр, приседая на корточки рядом с ней.
Аяна приподнялась на одной руке. Каприфоль, густая, коричневая, мерзко сладковатая, пахучая, скользнула по языку.
– Что с тобой, Аяна?
Стакан легко стукнул по доскам пола, Аяна перевернулась на спину и уставилась в потолок.
– Мои друзья уехали. Они отвлекали меня от мыслей. Теперь мысли снова со мной, и мне тяжело.
– Может, я тебя отвлеку?
– Меня ничто не отвлекает, Гели. Ни книги, ни шитьё камзола, ни эти, – махнула она рукой на вышивку, – создания.
Гелиэр помолчала, обхватив колени, опустив густые чёрные ресницы, затеняя голубые глаза.
– Я тоже не могу отвлечься. Я постоянно думаю... Думаю...
Аяна схватила её за запястья.
– Нам надо остановиться, – сказала она, укладывая Гелиэр рядом с собой на ковёр. – Нам надо остановиться, иначе мы сойдём с ума.
– Это теперь всегда будет так? – жалобно спросила Гелиэр, разглядывая штукатурку и оправляя фиолетово-синий подол домашнего платья.
– Осталось всего два дня. Два дня. Ты выйдешь замуж, Гели. Мы пережили это ожидание, и ничего не случилось. Даже твой отец не стал уезжать в эйнот. Всё так гладко, что я прямо диву даюсь. Нас ни разу не заметили в бухте, и Анвер, который приехал с голубыми волосами под плащом и оставил лужи голубой воды в купальне, не вызвал вопросов.
– Так чего же ты так волнуешься?
Снова на один этаж с Айлери, в дом, где всем распоряжается кир Орман, без Конды, без возможности уехать к Кимату вечером или поговорить с Чамэ или Анкэ. Аяна моргала, лёжа на ковре и глядя в потолок, светлый, ровный, высокий, ощущая лежащую рядом Гелиэр, слушая её дыхание и чувствуя запах её сияющих гладких волос, распущенных, трижды за утро очень, очень тщательно расчёсанных.
Конда, где же ты? Где легкокрылый "Эйдемас", густо увешанный парусами, чем-то похожий на узкую, вёрткую улочку Ордалла, окрылённую неимоверным множеством парящих на ветру простыней на натянутых между домами верёвках?
– Может, я причешу тебя?
– Только не это! Пожалуйста! – прошептала Гелиэр, умоляюще сводя брови. – Только не опять!
Берега души омывали волны тревоги, каждая выше и холоднее предыдущей. Конда не вернулся. Что если режущий волны копэ "Эйдемас" слишком круто поймал ветер, и тот окунул его гирлянды парусов в волны холодного моря, рассыпая с палубы бочки, развевая по ветру канаты, гремя раскручивающейся с ворота цепью якоря?
Аяна вскочила.
Балясины, бокастые, светлые, ударами участившегося сердца провожали её вниз по лестнице, повторяясь над светлыми ступенями, белея, как костяшки беспокойно стиснутых кулаков.
– Это четвёртый стакан каприфоли, – сказала Саорин задумчиво. – Что ты собираешься с ними делать?
– С кем? – отрешённо промямлила Аяна, допивая последние капли омерзительно вонючего тёмно-коричневого настоя.
– С котами, которые придут по твою душу, как только ты въедешь в кварталы города.
– Не знаю. Дома я тискала Шоша и успокаивалась.
– С таким количеством каприфоли ты успокоишься ещё раньше, чем выйдешь из дому.
Они замолчали, глядя наверх, в окно, где Лерт усердно наполнял водой маленький неглубокий прудик.
– Теперь можно поселить там пару красногорлых лягушек, – сказала Саорин, подпирая щёку ладонью. – Они, во всяком случае, не такие требовательные, как мирабилии.
Аяна уронила голову на стол.
– Ну чего ты, Аяна? – жалобно повернулась к ней Саорин. – Не кисни, как забытое молоко, а то и я закисну!
Аяна упёрлась лбом в стол. Она не кисла. Она тихо горела.
– Ты что... Куда? – изумилась Саорин, глядя, как Аяна заливает горсть измельчённой каприфоли стаканом кипятка.
– Хочу ничего не чувствовать, – сказала Аяна твёрдо. – Как поддельная девушка из витрины.
– Смотри, осторожнее. А то завтра будешь, как снулая рыба. А тебе нужно будет отмыть до блеска свою кирью, – улыбнулась Саорин.
Ташта весело преступал по мостовой, потом поднялся в рысь, и Аяна отрешённо сидела на нём, почёсывая поддельную бороду, в новом тускло-красном камзоле.
– Сегодня будут занятия? – спросил Бертеле, шатая языком нижний клык, готовый выпасть. – Ого! Анвер, что с тобой? Ты пил? У тебя глаза мутные.
– Нет, – сказала Аяна. – Это каприфоль. Приходи, да. Сегодня будем писать под начитку.
– Не-е-ет...
– Да, дружище. Да.
Она шла к лавке Иллиры, медленно плывя среди своих мыслей, растворённых или взвешенных в настое каприфоли, который занимал всё внутреннее пространство и Анвера, и Аяны.
– …. Новый день встаёт над миром, – бубнила она, шагая туда-сюда по кухне и глядя, как Кимат пытается заткнуть щель в стене скомканной бумажкой. – Новый день...
Скрип грифелей по листам бумаги прекратился.
– Сдавайте. Все подписали?
– Лаудар не закончил! – завопил кто-то.
– Лаудар, на чём ты остановился? – подняла глаза Аяна.
– Всё, всё, – хмуро пробурчал Лаудар. – Орсеме, за своими делами следи.
Иллира, подняв бровь, смотрела, как вихрастые, кудрявые, стриженые и длинноволосые головы исчезают в дверях.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Аяна, внимательно глядя ей в лицо.
– Всю ночь прихватывало, – покачала головой Иллира. – Всё без толку пока.
– Как бы нам так устроить, чтобы ты и за мной сразу послала, – сказала Аяна, подходя поближе и беря её за руки. – Иллира, хочешь, я освобожу тебе комнату? Не придётся ходить по лестнице.
– Нет. Точно нет, и не надо снова спрашивать. Мне не настолько тяжело. Ох...
Она схватилась за поясницу и сморщилась.
– Нет, нет, – подняла она ладонь, успокаивая Аяну. – Просто в ногу отдаётся. Как твоя мама выдержала столько детей?
– У неё ноги болят, – вздохнула Аяна, присаживаясь за стол, хватая Кимата на колени и и перебирая листы. – И три зуба испортились совсем. И голова болит на погоду. Моя сестра вообще к концу еле передвигалась. Я как-то прижалась к её животу, так Ленар меня оттуда так пнул, что аж в ушах зазвенело. У тебя всё готово? Точно? Может, ещё раз проверим? Пелёнки...
– Ты меня раздражаешь. Уйди с глаз моих, – пробурчала Иллира. – Быстро.
– А меня ничто не раздражает... – задумчиво сказала Аяна, чувствуя, как безбрежное море каприфоли качает её на своих золотистых волнах.
– У-у-у! – прошипела Иллира.
Аяна с восторженным Киматом под мышкой опасливо выскользнула из-за стола, шмыгнула в комнату и прилегла на кровать, просматривая листы.
Ишке свернулся прямо на разбросанных листах, и Аяна, открыв глаза, спросонья не сразу сообразила, почему от него по покрывалу расползаются строчки букв.
– Ах ты балбесина! – тихо воскликнула она, глядя на тёмную макушку Кимата, который так и заснул рядом с ней.
Ишке потянулся, хрустя бумагой. Она тихонько вытаскивала из-под него слегка помятые листы, а кот лишь прищурил зелёный глаз, устраиваясь поудобнее.
– Ладно. – Она зевнула и посмотрела на светлеющее небо. – Спите уж. Нет покоя в моей постели.
