2. Не все цветы одинаково полезны
Гелиэр беспокойно ходила по комнате в нижнем платье, и Аяна, монотонно продёргивая иголку с зелёной нитью туда-сюда через холст, следила за ней глазами.
– А что если...
– Нет, – отрезала Аяна. – Ты не споткнёшься. Успокойся, а то я снова начну тебя причёсывать.
– Пожалуйста, только не это! – простонала Гелиэр. – А что если я обольюсь вином?
– Я могу попытаться устроить, чтобы он не поил тебя вином.
– Нет-нет, – забеспокоилась Гелиэр. – Аяна, а как...
– Нет, – отрезала Аяна. – Успокойся. Я не буду больше ничего рассказывать тебе, потому что у тебя в голове и так слишком много мыслей.
– У нас заканчивается каприфоль, – сказала Саорин, заглядывая в дверь. – Хватит ещё стакана на два.
– Уителл не заказывал больше?
– Илойте выбрал все запасы в ближайших лавках, – хихикнула Саорин. – Аяна, может, сама наберёшь?
– Через пару недель можно будет. У вас собирают всё растение, а у нас сушат корни. Они пока не набрали силу.
– Там купальня готова, – крикнула снизу Видана. – Слышишь, Рин?
– Слышу,– отозвалась Саорин. – Луси всё принесла?
– Пора нам тебя отмыть, – сказала Аяна. Пойдём.
Купальня, прогретая, влажная, чуть не задушила запахом цветочных лепестков.
– Ох, – только и выдохнула Аяна, приседая под тяжестью этого запаха, как испуганная лошадь. – Что за...
– Тебе не нравится? – удивилась Гелиэр. – Это же цветы. Говорят, полезно для спокойствия души.
– Не все цветы одинаково полезны, – поморщилась Аяна, вспоминая нежный цветочный аромат от широких, ниспадающих красивыми складками рукавов роскошного, искусно пошитого халата господина Тави, гнилого подонка, из-за которого Конда лишних пять месяцев мучился от безумия в одиночестве. – Я не очень люблю такие сладкие запахи.
– Я тоже не очень. Мне нравится аромат каприфоли и той... полыни, из которой ты плела ошейник своему бродячему коту.
– Так может, ты у нас котик, а, Гели? Эй, стой, ты и моешься в сорочке? – вытаращила глаза Аяна. – Ты куда? Снимай!
Гелиэр оторопела.
– Но... Ты... Как... Это неприлично! – покраснела она. – Я же... увижу... всё!
Аяна с размаху хлопнула себя ладонью по лицу.
– Ты хочешь сказать, что всё это время, всю свою жизнь ты не разу не раздевалась, когда моешься?!
– Это... Аяна, а ты что, моешься... Голой?!
Они смотрели друг на друга с ужасом в глазах, потом Гелиэр опустила взгляд.
– Так нельзя. Это неприлично.
Аяна вспомнила, как бухта нежила её в тёплых волнах под серым небом, а море омывало обнажённую кожу и качало, как мамина рука в колыбели.
– Гелиэр, если бы это было неприлично, люди бы рождались одетыми. Раздевайся и бери мочалку. Чтоб не было пятна на имени его...
– А?
– Вспоминаю одну пьесу Харвилла. Мы с сёстрами мылись вместе без сорочек. Если хочешь, я намылю тебя и отмою тебе спину, и сама даже сорочку снимать не буду ради приличий, но тебе придётся раздеться. Что это за мытьё?! Чем больше я тут живу, тем меньше понимаю. Хватит. Я гватре.
Она натирала до скрипа смуглую кожу Гелиэр, ладонью перекладывая образовавшуюся пену ей на волосы, пока кирья не стала похожа на гору, за вершину которой зацепилось огромное облако.
– Задери руки.
– Я слышала от одной кирьи, что на юге девушки выдирают с корнем волоски в подмышках, – сказала Гелиэр.
– Это же жутко больно, – поморщилась Аяна, отмывая шею кирьи до красноты и блеска. – Ужас.
– Да. Мне и вот эти два волоска между бровей больно выщипывать, а там...
– Фу. Ладно, это их дело. Всё, остальное отмывай сама. Высунь ногу наружу, я как следует пройдусь мочалкой.
Аяна оттирала жесткой мочалкой стопы Гелиэр, внутренне содрогаясь от заживших мозолей на нежной коже.
– Я надеюсь, туфли ты наденешь старые? – спросила она, поднимая голову.
Гелиэр расширила глаза, и Аяна тоже.
– Нет, Гели! Пожалей себя! – схватилась она за волосы, забыв о мочалке. – Вот чёрт... Ой, кирья, прости! – воскликнула она, хватаясь за голову второй рукой.
– Ты и похлеще ругалась во сне, – сказала Гелиэр, опуская глаза. – Я даже кое-что записала себе в дневник.
– Я ругалась во сне? – ужаснулась Аяна.
– Да. Как-то раз, когда ты в очередной раз пришла вся вымотанная и заснула прямо за вышивкой. Ты громко ругала какого-то Раталла.
Аяна покраснела.
– Прости. Прости, пожалуйста. Погоди, в каком смысле записала в дневник?
– Ну, тайный дневник. Описание каждого дня. Ты не ведёшь? Перед сном?
– Нет, – пожала плечами Аяна. – Только не выдавай меня киру Алману, хорошо?
– Конечно, – рассмеялась Гелиэр. – Я что, глупая? Если бы не ты, я могла бы...
– Перестань, Гели.
– Я отмыла всё, что могла. Можешь тоже помыться. Будем обе сиять. Всё равно ты намочила голову.
– Ты не против?
– Нет. Я пока смою пену. Только не смотри, мне неловко.
Аяна скинула сорочку и соскользнула в купель, полную пены и лепестков, с удовольствием оттирая кожу, будто снимая слой тревог и волнений.
– Я все равно не понимаю, – сказала она, отжимая мокрые волосы, когда смыла пену оставшейся тёплой водой. – Неприлично смотреть на собственное тело, но при этом совершенно в порядке вещей, что тебя, одетую в прилипшую сорочку, моет другой человек?
– Не человек, а капойо или ками, – сказала Гели и тут же зажала рот рукой. – Ох...
Аяна задумчиво пожевала нижнюю губу, накидывая нижнее платье.
– Я не обижаюсь, – сказала она наконец. – Я просто пытаюсь понять. Ладно. Мы готовы идти?
Они прошли по крытой галерее в дом и поднялись по лестнице мимо балясин, размечавших такты какой-то неслышимой мелодии, которой вторили каблуки их туфелек, отстукивая сложный ритм перемешавшихся шагов.
Аяна сидела и расчёсывала мокрые волосы, и тёмное пятно от воды на подоле расширялось.
– Я иногда завидую тебе, – сказала она. – Тебе даже волосы расчёсывать не надо после мытья. Они как будто не путаются. У меня после каждого мытья вот такая длинная мочалка, – пожаловалась она, двумя пальцами приподнимая часть мокрых прядей.
– Зато мягкие. И причёски держатся. Не то что у меня, – вздохнула Гелиэр, встряхивая перекинутыми через спинку кресла тёмными прядями, отчего по комнате полетели холодные мелкие брызги. – Ой, прости. Я как Кортас. Он очень любил после пробежки под дождём отряхнуться в холле. Саорин чуть не плакала, отмывая стены. Он обожал пробежаться где-нибудь по глине, а потом по всем полам были его следы.
Аяна замерла, воспоминание взволновало её. Следы глины с её босых ног на полу двора арем Дэна, когда Верделл прибежал и сказал: "Кира завалило брёвнами". Конда, беспомощный, которого несли на створке двери. "Вы несёте меня, как покойника". Он сказал, что вернётся к свадьбе. Она завтра. Завтра свадьба Гелиэр, завтра придётся ехать в тот страшный дом, а его всё нет.
Аяна вскочила, оставив застрявший гребень в волосах. Нестерпимо хотелось увидеть его, коснуться. А что если ей всё приснилось? Его возвращение, то, как он привёз её на Венеалме? Нет, нет. Гели выходит замуж благодаря ему. Он пролил свою кровь и отдал свою свободу, чтобы это стало возможным. Он вошёл в комнату, и с кулака капала кровь, а она стояла в остром солнечном луче и злилась на него, тратя драгоценные мгновения, когда могла бы просто быть рядом с ним или обнимать его, сгорая дотла и возрождаясь снова.
Аяна зарычала, сжимая кулаки, и вцепилась в волосы, пугая Гелиэр, которая вскочила из-за столика, роняя щётку.
– Аяна... Аяна! – воскликнула она, пятясь за кровать. – Аяна, что с тобой?!
– Всё хорошо, – сказала Аяна, пытаясь отдышаться. – Я просто... немного переживаю. Давай-ка примерим твоё завтрашнее платье.
Алая, цвета нерушимой кровной клятвы седа скользнула из чехла на кровать, и Аяна опять застыла в каком-то неописуемо восторженном ужасе. Гелиэр повернулась спиной. Аяна распустила шнуровку её домашнего платья.
