улыбнулся.
– Дай гранату. Когда эти придут, – он показал глазами в сторону немцев, – сделаю им прощальный подарок. Так. Ты, Балабанов. Собирай всех моих и двигай к хутору Востриковскому. Забери мой планшет, там журнал боевых действий. Чтоб не сказали потом, что Серёгин плохо дрался со своим батальоном.
– Не скажут, будь уверен, – обещал Балабанов.
– Ладно. Всё. Приказ понял?
– Так точно, товарищ майор! – козырнул наш капитан. Подошел к раненому, пожал ему руку. – Никогда тебя не забуду!
Развернулся на каблуках и вышел. Мне показалось, на глазах у него были слёзы. Мы тоже вскинули руки к пилоткам, отдавая честь героическому командиру, и покинули блиндаж. Дальше следовали за своим капитаном. Он приказал передать по цепи во все роты, чтобы те оставляли позиции и двигались сюда, к нам. В итоге собралось всего человек двадцать. Я прикинул мысленно и ахнул: а ведь было около трёхсот бойцов! Да ещё наши, артиллеристы. И вот всё, что осталось от двух подразделений.
Мне стало до того жутко, что я достал фляжку и сделал большой глоток. И только потом понял, что не вода внутри, а спирт. Ух, как горло перехватило! Закашлялся, закрыв лицо руками. Но когда огненный смерч пронёсся по пищеводу и плюхнулся в желудок, стало полегче. Даже в голове прояснилось. «Интересно, фляжка откуда эта?» – подумал и не смог вспомнить. Как же это называлось в те времена? Да, точно! Наркомовские сто грамм. Выдавали бойцам для смелости.
Я протянул фляжку Глухарёву.
– На, выпей.
Он взял, принюхался.
– Не употребляю, товарищ сержант.
– Это приказ! Давай, Вася, надо. Полегче будет.
Боец робко опрокинул фляжку, глотнул немного и закашлялся. Вернул мне посуду, утирая рот.
– Ну как, пробрало? – спросил я с улыбкой.
– Есть немного, – не по-уставному ответил он.
– Агбаев! – послышался знакомый голос.
– Я!
– Фляжку-то верни, – прозвучало мягче. Рядом стоял старшина Исаев. – Я обронил её, а ты пользуешься. Ишь ты, ушлый какой.
Я с радостью отдал вещь старшине. Так вот она откуда взялась! Но больше всего настроение подняло, что Павел Матвеевич вот он, тоже страшно уставший, но живой и вроде здоровый. Стало морально легче. Всегда так, если рядом оказывается опытный человек, а перед вами сложная задача – отойти к своим. Кто его знает, чем этот ночной вояж закончится?
– Товарищ старшина, разрешите обратиться? – спросил я, пока ждали, когда остатки батальона соберутся в одном месте. На это было время – противник перестал стрелять, даже привычные сигнальные ракеты в воздухе не маячили.
– Слушаю.
– Немцы притихли что-то. Вам не кажется?
– Окружают нас, некогда им шуметь, – запросто ответил Исаев.
У меня спина похолодела.
– Ничего. Пробьёмся к своим, – уверенно сказал старшина.
Вскоре все, кто мог передвигаться, собрались у блиндажа комбата. Было ещё несколько легкораненых, им помогали другие.
– За мной, – коротко скомандовал Балабанов, и мы пошли на восток.
Я вспомнил, что совсем недавно видел маршевую колонну. Как она шла, почти чеканя шаг. Все такие чистые, нарядные даже. Не как на параде в честь 9 мая, конечно. Но тоже солидно и красиво. Теперь мы напоминали разношёрстую толпу. У большинства одежда была порвана или подгорела. Каски почти все скинули из-за тяжести и жары. Пилотки также далеко не все головы покрывали. А ещё виднелись при лунном свете бинты, чаще всего грязные, окровавленные. У меня тоже повязка была, да слетела, не заметил даже.
Ни одного орудия, ни миномётов, и всего пара противотанковых ружей и один дисковый пулемёт. Я долго пытался вспомнить, как он называется. Пришло на ум – «Дегтярь». А есть ли патроны к нему? Не знаю. У остальных – редкие ППШ, у большинства, как и у меня, трёхлинейки. И вот мы тащимся, еле ноги волочём. Да неизвестно, может, шагаем прямиком немцам в лапы. Исаев ведь что сказал? Окружают. Ну да, лбом пробить стенку не удалось, решили фашисты схитрить.
Мои самые худшие предположения сбылись. Когда наши разведчики сунулись рано утром в хутор Востриковский, то пришлось им быстро делать оттуда ноги – населенный пункт заняли немцы. Понятно, как им это удалось: мы пешком, с раненными, без дорог. А они, сволочи, как у себя дома – на машинах и бронетехнике, с комфортом. Вот и опередили. Нам пришлось затаиться в балке и решать, как быть дальше. Ситуация с каждым часом становилась всё хуже: чем дольше мы тут сидим, тем ближе фашисты к Сталинграду. А значит, тем дальше от нас линия фронта.
Я вспомнил о том, как не жаловали в Красной Армии окруженцев и поёжился. Сделал вид, что от утренней прохлады. На самом деле представил, что нас может ожидать: допросы в Особом отделе, а потом? Насколько я помню по книгам и фильмам, большинство отправляли прямиком в лагеря. Но теперь у меня появилась уникальная возможность спросить, так ли это на самом деле. Подсел в Исаеву и вкрадчиво спросил:
– Товарищ старшина, можно вопрос?
Он кивнул.
– Павел Матвеевич, – перешёл я на «гражданский» язык. – А что с нами будет, если выйдем из окружения? Посадят всех, да?
Старый воин поднял голову и вместе с ней свои густые, с проседью брови.
– Ты с чего эту хрень придумал?
– Ну, как же? Особист спросит: «Чем мы тут занимались? Может, не просто так в тылу были? Может, мы завербованные немецкие шпионы?»
Исаев пристально и долго на меня посмотрел, а потом покрутил пальцем у виска:
– Ты, Николай, кажется, долбанулся, – он использовал другое слово, с тем же смыслом, но более грубое. – Или тебя контузило сильно? Тебе кто такую херню наговорил, интересно?
Что мне было ответить? Что мы это в школе на уроках истории проходили? Мол, почти каждого, кто в плен попадал, потом не в армию возвращали, а прямиком в ГУЛАГ? Если не расстреливали сразу, конечно. Что был такой писатель, Солженицын, который об этом несколько книг сочинил? А ещё после распада СССР стали об этом фильмы снимать, сериалы и много-много книжек издавать научных и художественных? Не мог я всего этого старшине сказать. Потому соврал:
– Простите, Павел Матвеевич. Но как же иначе? Ведь даже сам товарищ Сталин сказал однажды: «У нас нет пленных – у нас есть предатели».
Старшина нахмурился. Достал кисет, листок газетной бумаги, свернул из него самокрутку, закурил.
