Самому легче будет…
– Я не могу, – тихо ответил Кайл. – Не могу говорить об этом.
– Кайл, нельзя так! Ты же себя измучил! За что казнить себя, коли ты не виноват, а?
– Я его не сберёг! Я должен был рядом быть! Должен был предугадать! Все думают, моя проклятая кровь чудеса творит, а она молчала. Никаких предчувствий, никаких лэмаярских чудес! Ничего в душе не шепнуло даже: иди с ним, не оставляй, спаси!
– Этак каждый из нас может сказать – кровь милорда Ратура на моих руках, ведь я рядом с ним не стоял и вместо него не погиб. Как случилось это? Скажи!
– Я не могу, – снова упрямо повторил Кайл. – Я поклялся, что буду молчать.
– Ох, мужчины! Клятвы, обещания, честь… – вздохнула Шэрми. – Я тебе так скажу: в Бездну всю эту благородную чушь, если из-за этого столько жизней рушится!
***
Краски заката догорали на горизонте: алые отблески кутались в косматых облаках, золотые искорки гасли в студёных серебряных волнах.
Сегодня картина угасающего солнца поражала. Кайл, пробираясь меж памятных камней, по узкой тропе, занесённой снегом, то и дело возвращался глазами к этому огненному зареву. Хоть и думал он теперь вовсе не о красе заката, а о том, что делать дальше со своей жизнью.
Полукровке казалось, что здесь, рядом с могилой отца, спрятавшись от всего мира в неживую тишину погоста, он сумеет, наконец, разобраться с выпавшей на его долю странной судьбой.
Пришла пора что-то менять. Невозможно и дальше тянуть время, ждать, что всё само собой образуется.
Отвлечённый тёмными мыслями и яркой игрой вечернего света, он заметил Келэйю слишком поздно. Она стояла на коленях, закутавшись в серый плащ, отороченный беличьим мехом, будто один из множества недвижимых светлых памятных камней, запорошённых снегом.
Полукровка застыл, собираясь повернуть обратно к замку, но Кея уже услышала скрип снега. Обернулась на его шаги.
Впервые за долгое время одна, без Шеали. Возможно, она тоже искала покоя истерзанной душе в безмолвной и всё понимающей тишине погоста.
Кайл не собирался нарушать этот покой, но от неожиданности слегка растерялся, замялся и, развернувшись, вдруг услышал, как в спину долетело:
– Постой! Не уходи, прошу!
Миледи Эруарда поднялась с колен, отряхнула прилипшие к подолу снежинки.
Не веря в происходящее, Кайл подошёл к могиле Ратура, всё ещё опасаясь, что сейчас она просто поспешит удалиться сама и оставит его здесь.
Но Кея не уходила…
Впервые с похорон она была так близко и смотрела ему в лицо. Омытые слезами янтарные глаза, отражая огни заката, горели расплавленным золотом.
– Так дальше нельзя… Согласен? Мы ведь не можем всю жизнь молчать… О, Небеса! Это невыносимо!
Слезы струились по её щекам полноводными весенними ручьями.
– Кея!
Это действительно невыносимо!
Он прижал её к себе, обнимая за вздрагивающие плечи, слушая как её рыдания постепенно стихают, где-то у самого сердца. А она прятала лицо у него на груди, словно он мог её укрыть от всей несправедливости и подлости этого мира, словно он мог спасти её от той боли, что разрывала душу.
– Я с тобой, с тобой, – тихо шептал он сквозь собственные слёзы. – Милая моя, милая… У меня нет никого роднее и ближе! Прости меня, прости! Я так хочу, чтобы всё было как прежде! Кея – ты всё, что я у меня осталось!
Она отстранилась, отчаянно замотала головой.
– Ничего уже не будет так! Никогда! Я во всём виновата! Одна я. Мать Мира Милосердная, прости меня! Я всё думала – за что мне это? Я, вправду, не понимала. Теперь знаю. Кайл, я ведь предала вас обоих. Сначала тебя. Потом… его…
Кайл нахмурился: он совершенно не понимал, о чём говорит его золотая стрекоза. А Кея шептала торопливо и яростно, словно страшась, что мужество покинет её, и она снова не успеет объясниться.
– Ну, что ты так смотришь? Я же отреклась от тебя! Разве не ясно? Я так люблю тебя! Но… у меня не хватило духу это признать. Я знала, все осудят это. Там, в Солрунге, на балу, я поняла это… Ты никогда милордом не будешь. Кровь и богатство для них значат всё. И будь ты самым благородным человеком на свете, от тебя отвернутся, если ты им неровня! А я хотела их признания. Хотела уважения. Зачем? Теперь уже и сама не знаю. Зачем мне были нужны все эти чужие люди? Что за гордыня меня с ума свела? Батюшка всегда учил, что честь превыше всего. Что знатное происхождение – это только дар Духа-Создателя, а вот наши поступки, и мысли, и совесть, это то, что мы есть. А я забыла его наставления. Всё, чему он учил.
Она покосилась на могилу милорда Ратура и зарыдала ещё сильнее.
– Твои сёстры говорили мне, негоже миледи водить дружбу с сыном рабыни. И пусть не сразу, но я приняла это, поверила. Боясь, что они станут презирать меня, я стала презирать тебя. Кайл, милый мой, родной, прости меня! Я предала тебя! И отца я предала тоже… Ведь он бы так никогда не поступил. Он всегда держал своё слово. Он был твёрд и не позволял себе малодушия. Он никогда не стыдился называть тебя сыном. Он не сомневался в том, во что верил. За это Небеса меня и покарали! Я потеряла вас обоих. Я отреклась от вас, и Дух-Создатель отнял вас обоих. Да ещё так чудовищно! Я потеряла батюшку, а виной всему ты…
Он вздрогнул от этих слов, но снова промолчал, как молчал всё это время.
Просто обнимал за плечи и безмолвно смотрел в её лицо, искажённое гримасой боли.
– Почему так жестоко? Как мне жить теперь, Кайл? Я не могу тебя видеть! Я так тебя ненавижу, что сама готова убить иной раз! Но я всё ещё люблю тебя… У меня никого нет ближе. Это безумство какое-то. Даже Шеали не понимает меня. Только ты! Я задыхаюсь от боли, от безысходности – своей и твоей. Я чувствую тебя. Ты тоже сходишь с ума! Словно в нас одна душа… И агония одна на двоих. О, Мать Мира, помилуй нас! Кайл, сделай так, чтобы эта пытка закончилась! Как мне простить тебя? Как мне простить себя? Нельзя так дальше, нельзя! О, Небеса, как же мне больно! Как больно!
Кайл не знал, что ответить. Он отлично понимал, о
