Наручники. Все верно, а на что я рассчитывала? Я же преступница.
Холодный металл защелкнулся на моих запястьях.
— Проводите лейтенанта Морган в катер, — капитан кивнул своим людям. — Коммандер Рис, могу я с вами переговорить наедине?..
Больше я ничего не слышала, и позволила себя увести. Не оборачивалась, не хотела видеть сочувствующие взгляды своих друзей. Да, именно друзей.
* * *
Катер привез нас в небольшой военный космопорт, откуда путешествие продолжилось на флайере.
Я удивилась, когда при выходе из коспорта мне на плечи накинули шерстяной плащ с капюшоном. А когда вышла на улицу, поняла: в этой части Лондора стояла зима.
Я так давно не видела снег. В полном безветрии снежинки сыпались с неба, оседали на ресницах, попадали за воротник и тут же таяли. Покрытые снегом облетевшие от листьев деревья, сугробы с обеих сторон от расчищенных дорожек, заснеженные дома. Все это казалось таким красивым, непривычным, чуждым, но настолько прекрасным, что я невольно застыла, залюбовавшись открывшейся мне картиной.
— Пойдемте, лейтенант, — легонько толкнули меня в спину, возвращая в реальность.
Волшебство пропало. Вернулись наручники на запястьях и конвой.
— Конечно, — я опустила голову. — Извините.
* * *
А потом часы слились в один бесконечный день. Меня допрашивали, долго, без перерыва, разные люди, все в звании не ниже капитанского.
Я рассказывала все, ничего не утаивала и не приукрашивала. Старалась говорить максимально подробно и беспристрастно. Тем не менее, мне понадобился весь мой самоконтроль, когда я описывала, при каких обстоятельствах погиб Александр. Потом стало проще, я практически ничего не помнила о тех роковых событиях, поэтому пересказала основные факты, кратко и эмоционально скупо.
— Вы сожалеете о том, что сделали?
Признаюсь, этот вопрос поставил меня в тупик. Что значит, сожалею ли? Они, что, полагают, что человек может гордиться тем, что отправил на тот свет столько невинных душ?
Мне стало тошно. Нет, моя откровенность и мое чувство вины не имеют никакого отношения к этим людям.
— Вы просили пересказать факты, я это сделала, — сдержанно ответила я, тем самым завершая диалог.
Капитан, допрашивающий меня, хмыкнул, но не стал спорить, после чего приказал проводит меня в камеру.
* * *
В камере мне приказали переодеться и снять лондорскую форму. Взамен нее предоставили светло-зеленую рубашку, такие же свободные брюки и мягкие тапочки. Должно быть, тюремная роба, подумала я, но безропотно приняла все условия.
Мне принесли поесть, но я не притронулась к еде и провела бессонную ночь в камере два на два метра. Впрочем, ночь ли? Часов у меня не было, в коридоре горел искусственный свет, и я не знала, сколько на самом деле прошло времени с того момента, как я покинула «Прометей».
По моим примерным расчетам я провела в камере около шести часов, после чего за мной пришли.
— Куда меня ведут? — спросила я у молоденького рядового, который пришел по мою душу.
— Не могу знать, — чопорно ответил он, высоко задирая нос, но, не услышав от меня возражений, все же сжалился. — Сейчас точно не знаю, а потом вас ждет медицинское освидетельствование.
— Спасибо, — пробормотала я.
В общем-то, мне было все равно, что будет дальше, и по какому пути пойдет следствие, что вообще они собираются расследовать. В любом случае, проверить мое психическое здоровье было шагом логичным. Что ж, пусть проверяют.
Меня привели в небольшое помещение, точно такое же, как та комната, где проводили допросы, с одной единственной разницей было металлическая скоба на поверхности стола, ближе к тому краю, за который меня усадили. И очень скоро я узнала ее назначение: мои наручники пристегнули к скобе, после чего оставили одну.
Я, не понимая, смотрела по сторонам. И что все это значит? Зачем им понадобилось приводить меня сюда?
Прямо напротив меня была зеркальная стена, и я сначала решила, что это специальное стекло, прозрачное с другой стороны, чтобы за мной можно было наблюдать. Но я ошиблась, зеркальная поверхность потемнела, а голос через невидимый динамик произнес:
— Нам приказано показать вам данное сообщение.
Я удивленно вскинула брови. Какое еще сообщение? Почему-то я первым делом подумала о Рикардо Тайлере, решила, что вполне в его духе прислать мне видео-привет, в котором мы говорилось, что он лично проследит за тем, чтобы меня приговорили к смертной казни. Но нет, я ошиблась во второй раз.
На экране появилось другое лицо, вернее, лица. Лица людей, которых я вообще больше не надеялась увидеть. Мама и папа, оба серьезные, сидящие рядом в каком-то кабинете, очевидно в штабе, где работал отец.
Мне захотелось зажмуриться и сбежать отсюда. Пожалуй, не зря меня пристегнули.
И, несмотря на то, что чертовски хотелось отвернуться, я заставила себя смотреть. В конце концов, это была всего лишь запись, доставленная сюда с Земли, меня родители не видели, должно было пройти уже не меньше недели с тех пор, как они записали это видео.
— Можно говорить? — папа посмотрел куда-то за пределы досягаемости камеры.
— Да, генерал, сэр, прошу вас, — ответил ему молодой, почти мальчишеский голос.
Генерал Шеймус Морган переплел на столе пальцы, а потом откашлялся:
— Хм, итак. Миранда, — я вздрогнула оттого, как он произнес мое имя, холодно, как же холодно. — Когда до нас дошла информация, что лондорский корабль, на котором ты несла службу, объявлен дезертиром, мы подумали, что этому должно найтись логичное объяснение. Что, скорее всего, тебя держат на нем против твоей воли. А, возможно, ты и вовсе погибла, — я поджала губы, что ж, я знала, что родителям будет нелегко услышать об этом. — Но когда мы несколько дней назад узнали реальное положение вещей, нашему возмущению не было предела. Наша дочь уличена в любовной связи с каким-то лондорским капитаном, — я сжала зубы до скрипа, — а потом настолько обезумила из-за его смерти, что уничтожила целый город. Наша дочь! Это страшнейший позор, никогда не думал, что буду краснеть за своих детей. Николас погиб как герой, за свою Родину, а ты… Ты опозорила весь наш род, нашу семью, нашу планету. Мне стыдно, что у меня такая дочь.
Отец замолчал и перевел взгляд на маму, и тоже впилась глазами в ее изображение.
Ну же, мама, скажи, что ты так не думаешь, скажи, что-нибудь!
Она сказала. И мне захотелось провалиться сквозь пол.
— Никогда не думала, что воспитываю дочь, чтобы сгореть из-за нее от стыда, — голос равнодушный, спокойный. — Мне больше нечего тебе сказать, Миранда. Забудь о том, что я твоя мать. С этого дня для меня у меня был один ребенок, сын, который героически погиб.
