Мне разрешили пройти в ангар, где на скорую руку устроили приемник для останков, которые перекладывали там в гробы.
Когда психолог подвела меня к ангару, возле него уже собрались сотни людей. Родственники, друзья, знакомые, невесть как просочившиеся любопытные. Плач, вопли матерей, братьев, жен и мужей врывались в ангар, нарушая приглушенную трагическую атмосферу, царившую внутри. Психолог подвела меня к высокому мужчине в белом халате, они о чем-то пошептались, а потом меня проводили в импровизированную комнатку, отгороженную пластиковыми переборками.
Там, съежившись, сидела в кресле Виолета. Когда я с ней заговорил, она даже не подняла головы, устремив взгляд в одну точку. Я обнял девушку, но она не шелохнулась. Виолета явно не сознавала, где находится. Ее рассудок был парализован воспоминаниями и тоской, удерживавших ее в тех моментах прошлого и настоящего, которые порой накладываются друг на друга, мешая нам видеть будущее, — и тогда все мысли обрушиваются в самую глубокую пропасть души.
Со мной все обстояло по-другому — я упорно отрицал случившееся, просто не в силах представить себе, что Джейн погибла. Поэтому я сказал Виолете:
— Она жива. Она не умерла. Я уверен.
Виолета посмотрела на меня воспаленными глазами, покрасневшими от скорби и плача.
— Она умерла, Рамон. Джейн умерла. Смотри. Вот, видишь? Смотри, оптимист!
Она протянула мне медальон с уроборосом из алхимического золота, который Джейн всегда носила на шее. Медальон был найден среди останков, и Виолета сразу его опознала.
— Она могла его просто потерять. Она не могла погибнуть.
Виолета презрительно посмотрела на меня и опустила голову, скорчившись, обхватив руками колени. Я попытался ее обнять, чтобы утешить, но девушка резким движением руки отстранила меня.
— Что с тобой, Виолета? Я тоже ее люблю.
— Ты лжешь! Ты не боролся за нее, когда она решила оставить нас вдвоем!
— Я сделал это ради тебя. Я выбрал тебя.
Но слова мои канули в пустоту. Виолета была глуха, слепа и нема. Я оставил ее в той комнате, безутешную и одинокую, понадеявшись, что через несколько минут или часов к ней вернется здравый смысл.
Самолет упал на побережье перед самым приземлением. Подвело шасси, и машина проехалась по земле исполинским металлическим брюхом, не успев погасить скорость. Затем случилось неизбежное: взорвался один из моторов, и самолет разнесло на куски. Останки пассажиров и членов экипажа усыпали берег и прибрежье. Некоторые (совсем немногие) тела пострадали меньше — обгорели, но не были разорваны на части. Так нам удалось опознать Велько. Несомненно, это был он. А вот Джейн не нашли.
Когда я вернулся в пластиковую комнату, Виолета безутешно рыдала на руках Клаудии, которая только что прилетела из Загреба. Обе женщины обливались слезами. Для Виолеты Джейн была и сестрой, и дочерью, и подругой. Долгое время, проведенное вдали от родителей, научило девушек по-особенному заботиться друг о друге. И потом, когда Джейн начала жить отдельно, их дружба еще больше окрепла.
Мне не хватило смелости снова подойти к Виолете, и я вернулся на место опознания останков. Я рылся среди обломков багажа под бдительным присмотром нескольких полицейских, которые отделяли предметы один от другого, сортировали и раскладывали по ящикам. Взгляд мой упал на группу мужчин в строгих костюмах — они смахивали на дипломатов, но явно кого-то разыскивали. Когда я услышал фамилию Фламель, все мои незримые раны открылись, волосы встали дыбом — я вспомнил о книге, о миссии Джейн и о задании Барбьери, выступавшего в роли ее телохранителя.
Подойдя ближе, я спросил, знакомы ли эти люди с кем-нибудь из Фламелей. На меня посмотрели с удивлением, и один из дипломатов ответил:
— Мы представители правительства Хорватии и прибыли сюда из-за Велько Барбьери и госпожи Фламель.
Однако в английском языке, на котором изъяснялись эти люди, не было ни намека на хорватский акцент. Мне часто доводилось слышать, как хорваты говорят по-английски — у них было совершенно другое произношение. Мои подозрения лишь укрепились… И вдруг я догадался, что передо мной израильтяне — те самые, которым Джейн и Велько должны были передать «Книгу каббалы».
— Вы ищете что-то, что поможет опознать тело Барбьери?
— Да, документы.
И я пошел вместе с ними, стремясь раз и навсегда отделаться от этих малосимпатичных типов, и помог им в поисках книги. За нами наблюдали испанские полицейские, их начальник даже к нам подошел. Но мои спутники имели право находиться здесь как представители дружественного государства.
— Вы ищете что-либо конкретное? — спросили у нас.
— Да, — ответил я за всех. — Мой друг был антикваром, он вез с собой рукопись, семейную реликвию, и нам бы хотелось возвратить ее супруге покойного.
Полицейские недоверчиво посмотрели на нас и спросили, где же эта супруга. Я отвечал, что ее зовут Клаудия и что она сейчас в соседней комнате вместе с сестрой моей жены.
— А как выглядит рукопись? — спросил полицейский.
Я во всех подробностях описал «Книгу каббалы», назвал размеры книги, даже указал число страниц и рассказал, какие в ней были рисунки.
Полицейские поговорили между собой, и один из них отошел. Мы остались ждать, и спустя несколько минут он вернулся с книгой в руке. Книга была в полном порядке. Полицейский из любопытства перелистал бесценный трактат, потом закрыл.
— Это она? — спросил он.
— Да, она самая.
— Тогда пойдемте. Где же вдова?
— Вон там.
И мы направились к Виолете с Клаудией. Женщины рыдали, обнявшись, когда полицейский громко спросил:
— Кто здесь Клаудия Барбьери?
Клаудия приподнялась и кивнула.
— Это вещь вашего мужа?
Хорватка тотчас узнала книгу, пристально посмотрела на Виолету и снова кивнула. Офицер без дальнейших промедлений передал рукопись Клаудии, взяв с нее расписку. Прежде чем выйти из комнаты, он еще раз окинул нас всех взглядом и выразил свои соболезнования.
Как только мы остались наедине с израильтянами, один из них, некто Бренер, по-видимому начальник группы, выхватил книгу из рук Клаудии и тщательно осмотрел. Вскоре, не выпуская рукописи, Бренер соболезнующим жестом протянул ладонь Клаудии, но та не обратила на него внимания.
Наконец-то завладев заветной рукописью, израильтяне покинули комнату; после этого я никогда больше не видел «Книгу каббалы». Этим страшным людям не следовало знать, что в хитросплетениях бесценного объекта их религиозного культа они не обнаружат ни способов изготовления золота, ни рецептов универсального снадобья. Так Фламель выполнил условия соглашения, стоившего жизни его дочери и одному из ближайших его друзей.
