А Сержант спит. И Меррон, задув свечи, несколько секунд раздумывала, не стоит ли ей прилечь где-нибудь на диванчике… или в кресле… но потом представила, как поутру шея разноется, и забралась в постель. Спит и спит. Спокойный такой. Мирный.
Хорошо ему.
У Меррон сна ни в одном глазу. И кружево колется. Шелк скользит. Треклятая сорочка то давит, то душит, то спеленать пытается… к Ушедшему сорочку. Замужество замужеством, но привычки свои Меррон менять не собирается. Нагишом и вправду заснула почти сразу.
А во сне была темнота и скрип половиц. Шаги, от которых становилось жутко-жутко.
Голос, который зовет по имени…
И Меррон хочет проснуться, но не может. А потом все-таки просыпается. Не от голоса, от того, что за шею кусают. Нежно, но все-таки кусают. И не заорала она исключительно потому, что все-таки нежно.
Рука Сержанта лежит на груди, вторая – скользит по животу, опускаясь все ниже.
– Женщина, – от этого голоса с легкой хрипотцой дрожь пробирает, – ты меня спровоцировала.
Когда и чем?
Надо будет выяснить…
В Кривой башне поселилась леди Изольда, и на невысказанный вопрос Тиссы она сказала:
– Так надо.
Наверное, эта надобность была того же порядка, к которому относилась и странная болезнь Тиссы. Доктор Макдаффин наведывался ежедневно. Он утверждал, что болезнь эта приключилась сугубо от душевных волнений и не в его силах что-либо сделать. Доктор оставлял увлажняющую мазь, которая пахла ромашкой и долго не впитывалась.
И все-таки хорошо, что убрали зеркала. Тисса не желала бы видеть свое отражение.
А в остальном время тянулось медленно. Тисса слышала удары часов, которые проникали сквозь толстую кладку, и удивлялась тому, что прошел лишь час…
…два…
…пять…
…день… и еще один…
Она знала, что следующий, возможно, будет последним. И жалела о том, что не вышло попрощаться с Долэг. Потом вдруг вспоминала о том, как она сейчас выглядит, где находится, и успокаивалась.
Для Долэг она напишет письмо. Уже пишет, складывая слово к слову, как некогда складывала деревянные кубики, пытаясь выстроить из них башню высотой в собственный рост, только никогда не получалось. Башня кренилась, кренилась и падала.
Рассыпалась, как жизнь Тиссы.
Но это еще не повод для жалоб. И надо обязательно сказать сестре, что Тисса ее безмерно любит. А кроме этого? Сказать, чтобы Долэг вела себя как подобает леди?
Глупость.
Те леди, с которыми случилось встречаться Тиссе, недостойны подражания.
Слушать сердце? О, порой оно такие глупости говорит… Не верить балладам? А чему тогда? Кому? Люди, оказывается, могут быть жестокими без причины. Но не все. Есть и другие, которые достойны доверия. Их не так и мало. Урфин вот… Тисса надеялась, что им позволят встретиться. И боялась этой встречи. Леди Изольда. Их светлость.
Лорд Хендерсон, который вечером заглядывает на чай и чай приносит свой, в высоких глиняных кувшинах. Этот чай пахнет травами, и после него всегда клонит в сон, а сон отличается спокойствием.
Доктор Макдаффин… Гавин… и его отец, которого Тисса видела мельком… Магнус Дохерти.
Нет, хороших людей много.
Но куда больше безразличных, которые наверняка сейчас развлекаются ставками на то, сколь быстро Тисса умрет и будет ли плакать. Тисса лишь надеялась, что ее одежду не станут продавать на лотерею. Ее подмывало уточнить, но она держалась, потому что такой вопрос расстроит леди Изольду и, возможно, вынудит сказать больше, чем Тиссе следует знать.
В последний вечер ее жизни за окном случилась буря. И ветер пробовал на прочность стекла в старых рамах, а Тисса думала о том, что будет, если рамы не выдержат.
Подали ужин, по традиции роскошный и против традиции – на четверых. Если бы не место, в котором он проходил, и понимание того, чему суждено случиться завтра, ужин был бы вполне семейным. Их светлость и леди Изольда, избегающие смотреть друг на друга, но все равно связанные незримой нитью.
Урфин. Выглядит вполне обыкновенно, вот только от одежды пахнет сыростью и камнем. Он ворчит, что Тисса опять похудела и если так пойдет дальше, то она истает. А чтобы не истаяла, заставляет есть, но при этом сам к еде не прикасается. И Кайя Дохерти обращает на это внимание.
– Ешь. Сегодня. Завтра ни к чему не прикасайся.
– Сам знаю.
Оба злы, но прячут злость.
И завтрашнее утро выглядит далеким. Тисса позволяет себе думать, что оно никогда не наступит. У нее есть сегодняшний вечер, и пусть он длится себе…
– Девочка моя, – Урфин шепчет на ухо, никого не стесняясь, – завтра все закончится.
Так или иначе.
– Тебе придется быть сильной. И помни, что я тебе говорил.
Слушать Хендерсона…
Жаль, что Урфин не может остаться на ночь. И Тисса не спит, лежит очень-очень тихо, чтобы не потревожить леди Изольду, но та заговаривает первой:
– Тебе страшно?
– Да.
– И мне.
В темноте ее рука находит руку Тиссы, и это прикосновение успокаивает. Наверное, Тисса все-таки заснула, потому что когда открыла глаза, то услышала тишину. Буря улеглась. А окна залепило снегом так, что рассвета не увидеть.
Вместо завтрака приносят одежду: сорочку из тонкой ткани, темное платье и гладкий чепец. Но выясняется, что сейчас его надевать не стоит. Тиссе предстоит еще одна процедура.
Ее проводят.
Нет, еще не казнить. У казни есть свой ритуал, сложившийся веками, и этот ритуал не терпит изменений.
Крохотная комната. Стул. И стол, на котором разложены ножницы всех размеров и ножи. Таз с пеной. Щетки. Над жаровней греются полотенца.
– Извините, леди, но такова традиция. – Лорд-палач указывает на стул.
Кроме него в комнате лишь Кормак. И он хмурится, разглядывая Тиссу, а потом говори:
– Право, в этой традиции нет смысла. Не стоит мучить девушку.
Холодное прикосновение металла к затылку. Щелчок. Прядь падает на пол, а Тисса не может сдержать слез.
– Оставь ее, Хендерсон.
– Чтобы ты потом обвинил меня в ненадлежащем соблюдении закона?
– Леди, скажите ему…
– Пусть… – Тисса способна еще говорить, – …все будет по закону.
Щелчок. И щелчок. Каждый звук заставляет вздрагивать и сжиматься. А ведь это даже не казнь… и Тисса должна взять себя в руки. У нее получается. Почти. Слезы не в счет.
Они тоже когда-нибудь да иссякнут.
– А теперь не шевелитесь.
Полотенце на плечах. Запах мыла. Пены. Бритва снимает остатки волос, и Тиссе до того неприятен звук – сталь по коже, – что она перестает рыдать.
– Вот почти и все…
Хендерсон вытирает остатки мыла теплым полотенцем и подает чепец.
