– На каком основании вы обвиняете меня во лжи? Мне просто интересно, насколько далеко зашла ваша болезнь, лорд-канцлер.
– Какая болезнь?
– Вы постоянно всех в чем-то подозреваете. Меня. Урфина. Лорда Хендерсона. Ваших же людей, которые сторожили Тиссу. Их было столько, что у меня до сих пор в глазах красно.
…от крови на снегу.
– Кому из них вы не верите? Всем? Вы хотя бы собственному отражению в зеркале доверяете? Или уже подозреваете и его?
…Иза, он тебя ненавидит.
Чтобы это понять, не нужно быть эмпатом.
Но сейчас его ненависть меня радует. Она вполне взаимна. Я хочу, чтобы этот человек издох, и желательно мучительной смертью.
Надеюсь, мое желание когда-нибудь сбудется.
– Ты и вправду за меня испугался?
– Конечно, испугался.
– Значит, ты меня любишь.{35}
Об особенностях женского и мужского мировосприятия
За прошедшую пару дней жизнь не то чтобы наладилась, скорее, пришла в некое странное равновесие, которое Меррон не хотела нарушать.
Утро. Пробуждение.
Одиночество и пустая кровать: Сержант всегда умудрялся сбегать до рассвета. И возвращался глубоко за полночь. Меррон в первый вечер поинтересовалась, где он был, просто потому, что было бы невежливо не поинтересоваться. Ну и любопытно, конечно.
А он так глянул, что все вопросы сами собой исчезли.
Какая разница, в самом-то деле?
Уходит. Приходит. Молчит. Капустный сок пить не заставляет, и уже хорошо.
И док опять же есть. Он совсем другой, чем в зале суда. Добрый. Мягкий. Где-то стеснительный и серьезный во всем, что касается медицины. Умный очень. Въедливый. Док полдня потратил, дотошно выспрашивая, какие книги Меррон читала, и что делала сама, и что видела, и вообще, что она умеет. А выяснилось – совсем ничего.
И знает мало. Кусками какими-то.
Нет, док ничего такого не сказал – он же добрый, – но Меррон сама поняла, когда не сумела ответить на половину его вопросов. А он не стал прогонять, хотя она ждала, что на дверь укажут, но повел Меррон в мертвецкую. Только уточнил:
– Вам ведь не доводилось проводить вскрытия?
Не доводилось. Меррон и мертвецов-то всего пару раз в жизни видела, да и то издали. Она очень боялась упасть в обморок или сделать еще какую-нибудь глупость, за которую потом станет невыносимо стыдно. Меррон не дура, понимает, что мертвецкая и вскрытие, то, которое ей надо собственноручно провести, – это своего рода испытание.
Выдержала. Прикасаться к телу – мужчина средних лет и неприятной наружности – было… интересно. Док подсказывал, что делать. И выдал кожаный фартук, инструменты поразительной красоты, а еще велел вымыть руки едким раствором, от которого кожа стала сухой.
– И что скажете?
Он наблюдал за тем, как Меррон осматривает мертвеца – внимательно, боясь пропустить какую-нибудь особо важную мелочь. Меррон отметила рыхлость кожи, крупные поры на носу, лопнувшие сосуды и желтоватый налет на языке, являвшийся верным признаком избыточного разлития желчи. При жизни человек много пил и потреблял жирную пищу. Плохие зубы какого-то рыжего оттенка и жесткие подушечки пальцев выдавали в нем любителя табака…
Доктор кивал, а потом подсказал:
– Первый надрез делаете от грудины до паха. Прямую линию…
Сам же и наметил. Меррон только и надо было, что по намеченной линии скальпелем провести. А выяснилось, что руки дрожат, инструмент не так остр, как кажется с виду, а кожа мертвеца плотна, что подошва. И разрез получился неровным.
– Это ничего, – поспешил утешить док. – Вопрос тренировки… теперь продолжим. Если станет плохо, говори.
Плохо не стало. Разве что слегка мутило от запаха – Меррон не предполагала, что внутренности человека могут источать такой смрад, но в целом все прошло лучше, чем она ожидала. И даже когда док забрал скальпель – за пилу он сам взялся, – Меррон почти не расстроилась. Не прогнал, и ладно.
Помогать позволил…
В тот день она вернулась поздно. По привычке Меррон пришла к тетушке, а у самых дверей опомнилась, что теперь она обитает в другом месте. Но все равно заглянула, потому как должна же Бетти знать, что Меррон жива и здорова и вообще все у нее замечательно. Вот только тетушка не обрадовалась, а испугалась даже.
Выпроводила поспешно.
И обещала передать через леди Мэй сердечные извинения Меррон: вряд ли у нее останется время на литературный салон. Жаль, конечно, но… неизвестно, как долго Меррон позволят учиться. А если так, то надо успеть как можно больше. Она и пыталась.
Малкольм сам говорил, что каждый человек должен развивать свои таланты во благо общества. И значит, Меррон все правильно делает.
Свободный человек свободен в своем выборе.
Ее поймут.
Вообще, честно говоря, до сегодняшнего дня ей некогда было думать про салон и Малкольма. Как-то так получилось, что свободного времени с трудом хватало на выполнение заданий дока, еду и сон. Но сегодня Меррон предстояло заниматься самой: док обязан был присутствовать на казни. И Меррон хотела попроситься с ним, но, представив, как это будет, передумала.
Она не желает видеть, как человек убивает другого человека.
Смерть – это ведь необратимо! А люди такие хрупкие… Меррон держала сердце в руках, мертвое, но все равно совершенное в соответствии формы предназначению. Ноздреватые легкие. Печень и почки. Любовалось совершенством костяного остова. Тугими нитями мышц, которые док позволял разглядывать под увеличительным стеклом, потому что Меррон было интересно, как мышцы устроены…
…и он сказал, что человек почти не ощущает боли. Хороший палач знает, как бить, чтобы с одного удара перерубить позвоночник. А Меррон ночь не спала, гадая, какой силы должен быть удар, ведь позвонки плотно сцеплены друг с другом…
Даже сейчас Меррон думала не о мышцах плечевого пояса, но о том, что в новом мире не должно быть смертной казни. И преступников тоже. Те, кто оступился, пусть исправляются трудом на благо общества. Это же куда логичней. И милосердней.
Пожалуй, Малкольм с нею согласился бы… наверное… или нет? Он ведь говорил, что враги должны умереть. Но они тоже ведь люди.
Запутано все.
Из-за этой путаницы, мыслей неуместных ничегошеньки не запоминается. И Сержант вернулся рано. Вот и как теперь быть? Сказать что-то? А что? Он как-то не слишком разговаривать любит. Да и ясно, что не в настроении. Встал за плечом. Разглядывает пристально, точно впервые увидел.
