— Конечно, порадовалась.
— Стив, как думаешь, а Правитель… помнит обо мне?
Сегодня она снова была в домике — зачеркнула очередную цифру «156». Тайра помнила их наизусть, но все равно зачем-то время от времени смотрела на календарь. Ритуал.
— Помнит, я знаю. Он ни о чем не забывает, а уж о тебе и подавно не забудет. Наверное, немного занят или все еще думает, как тебе помочь.
Эти дни казались ей слишком хорошими, слишком чудесными, чтобы их запас так быстро иссякал. Уже только сто пятьдесят шесть — их число таяло слишком быстро. Теперь, когда рядом был любимый, ей хотелось жить если не вечно, то очень и очень долго.
— Ты, правда, думаешь, он помнит?
— Я уверен.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что веришь.
— Верил и буду верить.
Он не врал. Она знала.
И подивилась собственному разочарованному вздоху, когда на ночь ей вновь достался один-единственный поцелуй. Долго боролась с желанием закатиться под его — Стива — одеяло, а там будь, что будет…
Но успокоилась, сдержалась и пусть с трудом, все-таки заснула.
На четвертый день он учил ее кататься на велосипеде. Почему на велосипеде? Потому что Тайра наотрез отказалась даже от мысли о том, чтобы когда-нибудь сесть за руль.
— Но ведь это очень удобно — доезжать на машине!
— Нет. Они мне не нравятся.
— Но ведь есть другие, не как моя — поменьше, женские.
— Все равно не хочу.
— Может, потом захочешь? Тогда мы отдадим тебя в школу вождения…
Она не слушала. Радостно хохотала, неумело крутила педали, раз за разом кренилась на неустойчивой конструкции вбок и с восторгом ощущала, как ей не дают упасть — вовремя подхватывают сильные руки.
— Мне нравится! Нравится!
Дорожка от особняка до ограды была короткой, но Тайра не замечала этого — уже через час носилась по ней взад-вперед и дрожала от всеобъемлющего чувства свободы, радовалась касаниям развевающего волосы ветра, купалась в солнечных лучах и постоянно забывала, что все это ненадолго, не навсегда.
И только вечером вновь утонула в мыслях о том, что было бы, останься она в Коридоре? Может, надо было продолжать читать, искать, бороться? А теперь она просто живет, просто счастлива. Домик, Стив, кот, беззаботные текучие ласковые минуты. Бабочка тоже не знает о том, что живет недолго, бабочке кажется, что лето будет длиться для нее — яркокрылой танцовщицы — вечно…
— Обними меня, Стив. Прижми к себе крепко-крепко, ладно?
И он обнимал. Гладил дрожащей рукой под одеялом обнаженное женское тело, благоговел, исходил жаром, но терпел — не позволял себе продвинуться дальше нескольких поцелуев в шею.
— А тебе нравится моя грудь?
Этой лунной ночью в свете ночника Тайра вдруг отбросила предрассудки — устала от них и позволила им соскользнуть в сторону, равно как и плотному, слишком душному одеялу.
— Нравится?
Он не отвечал — просто смотрел, но смотрел так, что она видела — не просто нравится, вид ее груди пьянит Стива сильнее, чем любая алкогольная настойка, наполняет его кровь жаром, заставляет глаза блестеть от желания, а рот, наоборот, пересыхать от неутоленной жажды.
— Можно… я… ее поцелую?
— Можно. Я этого хочу.
И, чувствуя вокруг соска мужские губы, Тайра жмурилась от удовольствия, дрожала, задыхалась, плавилась, зарывалась руками в жесткие рыжеватые волосы. И когда распаленный, взвинченный до предела Стив попытался отстраниться, чтобы взять минутку-другую, успокоиться, она не позволила ему — вместо этого потянула на себя.
— Тайра?
— Я хочу. Хочу узнать, как это бывает — все, до конца.
И он не стал переспрашивать — просто посмотрел в ее глаза, прочитал в них больше, чем смог бы услышать, и на несколько мгновений застыл, прижался к ее лбу своим, поцеловал.
А затем потянулся к тумбе, чтобы погасить ночник.
* * *
Если бы Тайра умела говорить сквозь расстояния, она обязательно рассказала бы всем тем женщинам на Архане, которые когда-то пугали ее описаниями моментов близости, что должно быть не так, совсем не так.
Должно быть так, как только что было у нее — полное слияние не только тел, но и душ, сердец, жизненного пульса. Должно быть ласково, горячо и совсем не больно. Должно быть скользко, страстно, великолепно, неописуемо прекрасно. Ведь когда мужчина твой — действительно твой — по-другому быть не может. Тогда и только тогда все кажется естественным и правильным, только тогда внутренние энергии сходятся в одно, красное переплетается с синим и образует одно целое — бело-золотое и такое яркое, что слепит глаза, что разрывает и одновременно наполняет изнутри, что заставляет рыдать от одного предположения, что подобного могло никогда не случиться.
Ким был прав: гармония возможна лишь тогда, когда вместе воссоединяются две половины, когда черный полукруг заворачивается на белый, а белый гладит черный, когда гибкое и текучее успокаивает разгоряченное и жаркое, когда активное будоражит собой пассивное, когда вместе они начинают жить, биться, расти.
Но ничего из этого Тайра не смогла бы рассказать никому, кроме самой себя, а потому просто лежала, чувствуя, как ее спина прижимается к мужской груди, улыбалась и плакала одновременно. Нет, не плакала, а тихонько утирала пальцами скатывающиеся на подушку слезы, которые, как и ее губы, в темноте улыбались.
— Интересное дельце получается — тело живо, а душу забрали. Я о таком раньше не слышал. Точнее, слышал, но мало, — Баал отложил лежащую на коленях книгу, которую читал до прихода гостя, поднялся с дивана и подбросил в камин дров; затухший, было, огонь радостно затрещал и фыркнул снопом искр. Тепло, хорошо. Регносцирос любил огонь. — Такое возможно, если сделка заключена с условием, что человек проживет еще какое-то время, но очень определенное, оговоренное заранее.
— Так и есть. Ей дали год, из которого на данный момент осталось примерно сто пятьдесят дней. Плюс-минус.
— Ей? О ком идет речь, Дрейк?
— О Тайре. Девушке, которую Стив привел с собой из Коридора.
— Вот же, блин, — черноволосый мужчина стряхнул с ладоней налипшие опилки и кусочки коры, убедился, что в ближайшие полчаса камин не потухнет, и сел на диван. — О той самой даме, которая помогла найти ему вход в Мистерию?
— Точно.
— Тогда надо бы помочь. Надо бы… Вот только все не так просто.
— Почему?
Если кто-то и знал порядки и обычаи существ Нижнего Мира, то это был он — полудемон, и потому первым же выдавшимся субботним вечером Начальник направился именно сюда, на Криттон-авеню, в трехэтажный, стоящий последним на улице особняк.
