— Это плохо?
— Это просто… так. Как оно есть, Джей.
Я прячу лицо у него на груди.
***
Утром я опять просыпаюсь первой. Улыбаюсь незнакомому потолку. И уже по привычке пытаюсь вспомнить, из-за чего стоит попереживать на этот раз.
На самом деле, вспомнить есть что. Вчерашний разговор с Габриэлем. Судьба принца, то есть уже практически коронованного принца Асверуса пока что неочевидна. Кто встанет у штурвала, ведущего корабль всей страны к светлому будущему? И менее масштабный, но не менее значимый для меня вопрос — как поступить с тем, что я узнала о Корнелии Менел? О матери… маме.
Не знаю. Но я могу рассказать Габриэлю и посоветоваться с ним. И эта мысль вызывает и тревогу, и — совершенно неожиданно — облегчение.
Могу поделиться. Можем решить, что делать дальше, вместе.
Я поворачиваю голову и смотрю на его лицо. Осторожно выползаю из кровати и, крадучись, иду в сторону маленькой, более чем скромной ванной комнаты, но не успеваю дойти до двери, как меня хватают за руку.
— Эй! — подпрыгиваю от неожиданности, испытывая острое желание схватиться за сердце. — С ума сошёл, зачем так пугать?
— Сама виновата, — невозмутимый Габриэль наконец-то меня отпускает, заворачивается в тёмно-зелёную простынь и плюхается на кровать. Он похож на лесного духа из сказки, и мысленно я представляю, как нарисую огнём на какой-нибудь деревянной поверхности его вот таким вот — встрёпанным, заспанным и довольным. — Теперь я постоянно буду бояться, что ты куда-нибудь сбежишь. Перестану спать, есть, превращусь в упыря.
— Чтобы ты не боялся, я тоже перестану спать и есть, буду только сидеть рядышком, держа тебя за руку и нежно смотреть в твои красные глаза.
— Заманчивая перспектива. Можем навсегда остаться жить тут, чтобы никого не пугать.
— Можем, — легко соглашаюсь я и действительно сажусь с ним рядом. Но этого мало, кладу голову ему на колени и смотрю снизу вверх. — Только не навсегда. Есть кое-что, что мне нужно тебе рассказать.
На мгновение Габриэль меняется в лице, совершенно не наигранно, правда, тут же берёт себя в руки, но я кладу руку ему на затылок, заставляю наклониться ближе, приподнимаюсь и легонько целую.
— Мои личные тайны от тебя уже все закончились, Габ, правда. Речь идёт о моей матери. Я оказалась тут не просто так.
И я рассказываю ему, а он слушает, а потом мы вместе решаем, как же поступить дальше. На самом деле, в этом нет ничего, совершенно ничего страшного.
Глава 73. Финальная
/несколько дней спустя/
Я глубоко выдыхаю и беру Джеймса за руку. Тяну за собой.
— Джей, а может, не надо, а? — почти умоляюще тянет он. — Ну, правда, что за девчачья манера всех сталкивать лбами, ну, на кой тебе это?
— Слушай, если в той семье ты жить отказываешься, я предлагаю тебе другую семью. Родство, оно не в крови, ты же сам мне это столько раз говорил!
— Я не отказываюсь! В принципе мы контакт почти наладили, всё-таки семейные совместные спасательные вылазки здорово сплачивают. Просто я уже взрослый, я могу жить сам по себе, не надо мне никаких вообще родственников!
— Можешь, можешь, — успокаивающе говорю я. — Взрослый, уже почти старый. Никто не заставляет тебя здесь жить. Я просто хочу… мало ли что, я хочу, чтобы у тебя было еще одно место куда, в случае чего, ты сможешь вернуться.
— Никаких "мало ли что", сестрёнка, хватит с нас уже "мало ли что"…
Толкаю тяжёлую дубовую дверь мясной лавки и буквально втаскиваю внутрь высокого и тощего братца, который мнётся и упирается, как перезрелая девица на смотринах.
Отец, в перепачканном кровью фартуке, выходит из-за прилавка, и замолчавший на миг хуторской народ оживает — здоровается со мной, причитает "как дочка-то изменилась, не узнать, вон, и жених какой, Джон, а ты и не знакомишь"
— Джейма?!
И, зычно перекрикивая всех остальных, провозглашает:
— Перерыв на полчаса, дочка приехала!
***
На Джейси папа смотрит отчего-то гораздо более доброжелательно, чем ранее на Габриэля. Почему нельзя наоборот-то?
— Хочу тебя… вас познакомить, — говорю торопливо, потому что, как и братец, отчего-то робею. — Пап, это Джеймс. Очень, очень близкий и дорогой мне человек, и…
— Во всяком случае, лучше, чем предыдущий!
Отец разглядывает меня с непонятным мне выражением на лице, а я независимо поднимаю подбородок.
— Папа! Габриэль не предыдущий, он до сих пор нынешний, и я надеюсь, таковым и останется. А Джеймс… это немного другое.
— Джейма, ты меня пугаешь. Надеюсь, ты не собираешься крутить романы с двумя парнями одновременно?
— Она это может, — тихо говорит Джеймс, и я тыкаю его локтем в бок так, что он тут же жалобно и возмущённо ойкает.
— Он мой брат.
Отец с ног до головы осматривает съежившегося братца, полную свою противоположность: худого, тонкого и светлого. Смотрит опять на меня.
— Дочь, это даже не смешно. Кроме тебя, у меня нет детей.
— Он не твой сын, папа! Он выглядит, ну, молодо, но вообще-то он старше меня на три с половиной года. А мозгами младше на четыре, минимум… Он её сын. Сын Корнелии. Она думала, что его нет в живых на тот момент, когда вы с ней познакомились, — торопливо добавляю я, чтобы отец не решил, будто Джейси — ещё один брошенный матерью ребёнок.
Взгляд отца снова перемещается в сторону братца.
— Здрасте, — говорит Джеймс. — Ну, как бы, да. Ну и… вот.
Во все детали посвящать отца мы не стали, ограничились краткой версией событий. Мне было жаль бередить затянувшиеся раны, потому что очевидно, что странная жизнь и судьба моей матери была верному Джону Ласки всё ещё далеко не безразлична. И ещё более жаль, что на одном известии о Джеймсе доверительные семейные разговоры сегодня не закончатся.
— Это еще не всё, — вот теперь мне страшно, страшно по-настоящему. — Есть ещё кое-что, что я хотела бы сказать вам, вам обоим. Я думаю… мы с Габриэлем думаем, вы имеете право это знать.
Я хочу рассказать им о Корнелии.
***
Габриэль дожидается меня у двери мясной лавки, отец медленно выходит с непроницаемым лицом, а Джеймса, кажется, шатает из стороны в сторону, как полотенце на сушильной верёвке в ветреный день. Отец в третий, кажется, раз, меряет заезжего гостя тяжелым взглядом с ног до головы, не говоря ни слова, так, что будь на месте Габриэля кто-то другой, гость мог бы и струхнуть.
— Ну и что вы мне можете сказать, молодой человек?
— Могу выразить Вам своё глубокое уважение… и сочувствие, — Габ пожимает плечами. — Да, и по поводу Джеймы, по её же собственным словам, перспектива законного брака до того момента, как она определится с родом занятий, вызывает у неё чувство клаустрофобии.
Отец приподнимает бровь, открывает рот, закрывает рот, потом вздыхает и говорит:
— Вся в мать.
— Если вам будет нужно… — начинает было Габриэль, но отец его обрывает:
— Единственное, что мне от тебя нужно, чтобы вот эта вздорная особа всегда была где-то в поле твоего зрения.
— Совершенно с вами согласен, — они пожимают друг другу руки, а я, умилившись такой мужской солидарности, прикрываю глаза и мысленно считаю до тринадцати. Потому что у меня осталось ещё одно непростое, но нужное дело.
Зайти к родителям Ларса, выразить им своё сочувствие, может быть, разделить с ними их боль, хотя бы чуть-чуть. Впрочем, эта боль неразделима и неисчерпаема по определению. Как и они, я никогда не пойму, что толкнуло его на тот геройский и глупый поступок, может быть, вина из-за того, что он не смог спасти меня?
Я не знаю и никогда не узнаю. Рассказавший мне о судьбе Ларса Габ ничего не мог сказать по этому поводу. Всё, что могу я — это помнить о своём самом лучшем друге, долгое время — единственном друге, немного помогать его родителям, так, чтобы их не обидеть, тем, кто воспитывал его и любил, и верить, что где-то там, за пределом, Ларс знает о том, как я люблю его. Не так, как он бы хотел, но тут уже ничего не поделаешь. Но всё-таки люблю. И никогда не забуду.
