— Вот теперь я точно ничего не понимаю, — дождавшись окончания пламенной тирады, заметил советник. — Всё это не новость и, хотя местами я могу согласиться с вашими рассуждениями, не понимаю, какое отношение они имеют к Гвеннет?
— За последние годы подобное положение вещей перестало выглядеть незыблемым — смею заметить, не без моих скромных усилий, — не ответив на вопрос, продолжил Бертран де Лаконте. — Но ты сам знаешь, можно дать сколько угодно хороших рекомендаций, если выбор будет стоять между аристократом и выходцем из народа, предпочтение всегда отдадут первому. Поэтому сейчас шанс проявить себя не в учёбе, а в деле, и построить карьеру есть только у выпускников факультета боевой магии. Наши молодые аристократы не стремятся оказаться в приграничных провинциях, где нередки мятежи и беспорядки, и только поэтому нетитулованный выпускник может получить там руководящую должность. И если там ему повезёт совершить что-нибудь героическое, что уж никак нельзя будет не заметить, тогда его оценят по заслугам и позволят продвинуться дальше. Но, увы, наша власть склонна так высоко ценить лишь военные достижения, и никакие иные.
— Я понимаю, что за годы преподавательской деятельности вы привыкли повторять очевидные вещи, — начиная терять терпение, упрекнул барон. — Однако я не нерадивый студент. Всё это мне известно. Может, уже перейдём к сути?
— А суть в том, — нисколько не обидевшись на замечание, увлечённо продолжил граф. — Что дальнейшие перемены невозможны без серьёзного, исключительного повода. И таким поводом может стать лишь маг с исключительными способностями.
— Двойственный дар… — только сейчас начиная догадываться, к чему всё это время клонил ректор, произнёс де Триен.
— Именно! — довольно воскликнул де Лаконте. — Обладатель двойственного дара, при условии обеих развитых граней, с глубокими навыками менталиста — это слишком ценный экземпляр, чтобы ради него не поступиться условностями! Нигде ведь в законе не прописано прямого запрета на назначение простолюдинов на какие-либо должности. Тем более девушка как моя воспитанница во многих правах приравняется к нашему сословию, поэтому формально традиция не будет нарушена. Однако же её происхождение ни для кого не окажется секретом, и этот пример в дальнейшем позволит изменить подход к назначениям.
Граф замолчал, бросив на него торжествующий взгляд. Он был воодушевлён собственной идеей, и де Триен видел, что ничто не заставит ректора отказаться от планов.
Сам он, как справедливо предвидел де Лаконте, был склонен посчитать это пустыми фантазиями. Слишком невозможной выглядела затея и слишком зыбкими расчёты. Да и рвения ректора к переменам де Триен не разделял, предвидя в случае успеха множество недовольств среди влиятельных кругов. Стоило прежде хорошо взвесить, не принесут ли предполагаемые новшества больше проблем, чем пользы.
— Вам не кажется, что вы намереваетесь вложить неоправданно много усилий в совершенно ненадёжную авантюру? — попробовал он охладить пыл графа. — Прежде всего, Гвен может оказаться вовсе не такой талантливой, как вы надеетесь. Потом…
— Даже не сомневался, что услышу нечто подобное, — добродушно рассмеялся де Лаконте. — Но ведь не попробуем — не узнаем, не так ли?
— Может, по крайней мере предоставим право выбора самой Гвен? — предпринял барон последнюю попытку, хотя уже понял, что ректора не свернуть с пути.
— Что она может выбрать? — ожидаемо возразил тот. — У неё слишком мало сведений, чтобы принять взвешенное решение, а зачисление пройдёт уже в ближайшие дни.
Глава 8
У Гвеннет голова шла кругом. Днём снова прибыла та самая дама, которую она уже видела вчера.
Гвен ещё с утра получила записку от барона, в которой тот предупреждал о визите и указывал, что ей стоит во всём слушаться леди. Его самого она после предыдущего вечера больше не видела — господин де Триен рано отправился по делам и не завтракал дома.
Гвен терзал мучительный стыд за свою вчерашнюю выходку. Было совершенно непозволительно вот так сбегать из-за стола, даже не извинившись и не попрощавшись с гостем барона. Однако если бы она осталась, точно разрыдалась бы у всех на виду, а это уж совсем ужасно. И так все увидели, какая она никчёмная.
Легко и упоительно было представлять себе другую жизнь, прячась с книжкой на чердаке старой Адайн. Но эта ослепительная, великолепная леди одним своим появлением заставила её спуститься на землю. Гвен никогда не стать такой.
Она и так всё поняла, сразу. Мигом вспомнила и о своём ужасном платье, и о неумении себя вести. Она была чужой в этом блистательном мире господ. Ещё более чужой, чем у себя дома. Наверное, ей нигде нет места, и прав был отец, когда намеревался её утопить, когда называл дурным отродьем с порченой кровью и диким духом.
Теперь собственные мечты о другой жизни показались смешными и жалкими. Но когда эта изысканная, утончённая госпожа заговорила, Гвен захотелось провалиться сквозь землю. Слова правды, прозвучав вслух, окончательно разбили ту наивную, зыбкую сказку, которую она для себя придумала. Теперь все должны были понять, что она — пустое место, самозванка за этим столом, и совершенно не заслуживает великодушия, которое проявил к ней господин барон…
При мысли о том, что он тоже посмеётся над ней, от неё отвернётся, Гвен охватывала почти физически ощутимая боль.
Утром она с ужасом и затаённой, никак не желающей окончательно умереть надеждой ждала встречи с ним, но получила только лаконичную записку, из которой мало что можно было понять. А потом прибыла эта леди…
Наверное, всё, что происходило дальше, стоило назвать не иначе как волшебной сказкой. Вместе с леди явились портниха и белошвейка, и оказалось, что всё это ради Гвен. С неё снимали мерки, обсуждали фасоны нарядов, и сама блистательная леди указывала, что нужно пошить для Гвеннет.
«Это уже два сезона как вышло из моды…», «В таком платье она будет похожа на соломенную вдову, а не юную девушку», «Пожалуй, подойдёт. Кружев можно и поменьше, она ведь не на бал в этом собирается», «Цвета? Пожалуй, голубой и белый ей будут к лицу. И золотисто-жёлтый. Можно добавить чёрного, но в меру».
Её никто ни о чём не спрашивал, а сама Гвен даже не пыталась вмешаться в разговор.
Её раздирали противоречивые чувства. Никогда прежде она и мечтать не могла о чём-то подобном, не могла даже вообразить, что однажды сможет нарядиться, как знатная дама, и что о её гардеробе будет заботиться недосягаемая титулованная госпожа. Это казалось даже более невероятным, чем феи и эльфы из старых сказок.
И всё же Гвен отдала бы многое, чтобы никогда не видеть эту прекрасную самоуверенную медноволосую леди с чуть раскосыми зелёными глазами и завораживающими своей изысканной небрежностью манерами. Одним своим присутствием та напоминала Гвен её место, перечёркивала наивные былые мечты и заставляла понять, кем она всегда будет оставаться в глазах высокородных.
Даже помогая, леди не скрывала пренебрежения. Говорила с портнихой, с экономкой барона, но только не с Гвен. И самое ужасное — они говорили о ней. Недобро шутили и удивлялись решению господина барона. Так, словно Гвен была игрушкой или зверьком, который всё равно ничего не поймёт. Пожалуй, леди в самом деле забывала или попросту не задумывалась о том, что Гвен всё слышит. Ведь что для аристократов такие, как она? Пустое место. Иногда — забава. Человек — никогда.
— Хвала бессмертным, с этим покончено! — довольное восклицание госпожи вырвало Гвеннет из тягостных переживаний. А потом та впервые за всё время обратилась непосредственно к ней: — Что ж, начнём делать из тебя даму?
Последнее слово прозвучало с неприкрытой насмешкой. Леди точно сама не верила, что из этого что-то выйдет, и Гвен оставалось лишь гадать, почему та вообще решила ею заняться.
— Платья будут готовы не раньше, чем через неделю, — не дождавшись ответа, задумчиво продолжила леди и, поморщившись, добавила словно через силу: — Так и быть, пришлю тебе на первое время что-нибудь из своего старого. Будет немного велико, но всё же лучше, чем это.
