всплыло смутное воспоминание о том, как хозяйка ателье Тельма рассказывала о герцогине, планирующей развлекать светское общество на своем балу.
– Торт? – предложил дворецкий. – Герцогиня уважает шоколадное пралине.
– Давайте торт, – согласилась я, – и чай.
– Кофе, может быть?
– И тогда уж лимонад.
Герцогиня Эттвуд оказалась похожей на гортензию: в пышном голубом платье, высоком парике в тон и с кокетливой мушкой над верхней губой. Цветок означал «бессердечность», и что-то мне подсказывало, что наша, вернее, эта герцогиня тоже была весьма бессердечной сплетницей.
Ричард, поднявшийся со своего любимого кресла, представил нас. Я замялась, не зная, куда приткнуться. Садиться возле гостьи на двухместный диванчик не хотелось. Пришлось занять приставной стульчик, на котором совсем недавно восседал Берримор Уинслет и пытался изображать из себя фальшивого жениха. Сидеть оказалось жестко. Зато стало ясно, отчего он все время елозил. Мне-то казалось, что от нервов.
– Значит, это и есть цветочная фея, превратившая дорогой особняк в оранжерею, – разглядывая меня через маленький бинокль, проговорила герцогиня.
Что сказать? Никогда не любила гортензии. Но милую улыбку изобразила.
– В хорошем смысле, – немедленно оговорилась она. – Дом выглядит по-другому. Особенно мне понравилось мандариновое дерево. Надо непременно поставить такое в своей гостиной.
Почти полчаса она с азартом рассказывала о том, что по столице пошло странное поветрие. Все холостяки женятся на своих подопечных. Дескать, те выпустились из своих пансионов, а теперь приличным невестам не хватает благородных мужей.
Пока она рассказывала светские сплетни, нам привезли тележку с разными вкусностями, какие нашлись в закромах у повара. На подносе стоял высокий кофейник, пухлый чайник, кувшин с лимонадом. Фарфор был украшен лилиями. Похоже, слуги случайно обновили свадебный сервиз, а я-то ломала голову, под каким предлогом оставить его опекуну. Как удачно получилось!
Ричард ошибки, естественно, не заметил и спокойно принял из рук горничной чашку с кофе.
– Виола только окончила пансион, – невозмутимо пояснил он.
– Да неужели? – У герцогини сделалось пресное лицо, но от куска шоколадного торта на десертной тарелке она не отказалась. – Вообще-то, господин Ховард, я приехала лично пригласить вас на бал. Приходите со своей…
– Подопечной, – кивнул Ричард, всем своим показывая, что точно знает, для чего приехала гостья.
Похоже, до нее дошли слухи, что в доме Ховарда тоже поселилась коварная выпускница пансиона благородных девиц (чтоб им пусто стало, этим пансионам) и уже практически захомутала очередного холостяка. Теперь у половины дебютанток столицы случится затяжной траур, и на бал к герцогине Эттвуд они явятся в черном.
Она отломила кусочек торта и только положила его в рот, как тихий звонкий голос, звучащий ниоткуда, проговорил:
– Дорогуша, ну куда ты в себя закладываешь сладкое? Тебе и так не помешает похудеть.
Я оцепенела. Ричард поменялся в лице. Дама подавилась, отставила тарелку на кофейный столик и схватилась за чашечку с кофе.
– В вашем возрасте, мадам, надо пить теплое молоко, а не кофе. Давление будет шалить, – проговорила чашка.
И немедленно стало ясно, отчего именно этот сервиз продавался с большой скидкой и нас назвали самыми любимыми покупателями. Где известный керамист еще найдет таких глупцов?
– Это работа великого Люция! – пунцовея в цвет амариллиса, выпалила я. – У него фарфор разговаривает!
– А какие песни исполняет! – прогудел кувшин для лимонада и глубоким басом, расплескивая лимонное питье, начал исполнять гимн нашей славной Пармиины. Хорошо, что не скабрезную песню, хотя у Ричарда сделалось такое лицо, словно его обругали бранными словами.
Герцогиня вылетела из дома, как ошпаренная, словно вдогонку ей неслась мухоловка Патрик. В смысле, он очень хотел подогнать расфуфыренную даму, но хулигана заперли в чулане. В том самом, где прежде хранили сервиз.
– С другой стороны, герцогиня мне никогда не нравилась, – задумчиво проговорил Ричард, следя за тем, как проклятущий сервиз упаковывают обратно в коробки, чтобы припрятать на дальние полки. – Невыносимо болтливая.
Стало очевидным, что теперь по столице поползут самые отчаянные сплетни. И мы с опекуном в них уже жили в грехе. В таком грехе, что нас не спасет ни одно покаяние.
Когда на следующий день пришла записка от Джози, в которой она просила меня срочно приехать на важный разговор, я почти была уверена, что слухи докатились до сожженной драконом гостиной тетушки Уинслет. Каково же было мое удивление, когда я увидела подругу рыдающей в платочек.
– Виола, у меня страшная весть! – воскликнула она, хорошенько высморкавшись. – Берримор со мной разводится!
– В смысле – разводится? – не поверила я своим ушам.
– В самом прямом! Вчера прислал письмо, что ни за что не хочет оставаться моим мужем. Назвал меня своенравной, деспотичной и угнетающей! Понимаешь? Я угнетаю его мужское достоинство! Было бы что угнетать. Накапай мне валерьянки, а то руки трясутся.
Ошарашенная новостями, я налила в стакан воды и начала отсчитывать капли. От внезапно пришедшей в голову страшной мысли рука дрогнула, и из флакона выплеснулся целый поток остро пахнущей настойки. Взболтав стакан, в три глотка я прикончила успокоительное и проговорила:
– Выходит, что у меня больше нет жениха?
– Какого еще жениха? – на секунду перестав всхлипывать, хриплым голосом спросила Джози.
– Патрика! – воскликнула я. – Берримор больше не будет Патриком.
– Не напоминай мне об этой ужасной истории, – категорично заявила подруга. – Патрика он тоже упомянул. Сказал, что никогда в жизни так не позорился перед уважаемым господином и продолжать не собирается.
– Но что же мне делать? – в отчаянье вопросила я. – Как же цветочная лавка?
– Найдем тебе другого жениха, – отмахнулась она. – Или лучше скажи, что Патрик сбежал от семейной жизни. Бросил замечательную невесту на произвол судьбы, неблагодарный паршивец. И Берримор поступил так же. Боже великий, да мы теперь почти кармические сестры!
В особняк Ховардов я возвращалась в растрепанных чувствах. В голове не было ни одной идеи, что делать. Мне так близко удалось подобраться к мечте о собственной цветочной лавке! Оставалось протянуть к ней руку, но мечта опять упорхнула за линию горизонта, и добраться до нее не было никакой возможности.
Стоило войти в холл, как дворецкий передал просьбу Ричарда немедленно зайти к нему в кабинет. Казалось, на плечи опустилась тяжелая каменная плита, не позволяющая выпрямить спину. Хорошо, что успела принять лошадиную дозу успокоительного. Без валерьянки, наверное, расплакалась бы.
– Заходи, Виола, – пригласил опекун, когда с замирающим сердцем я поскреблась в дверь его кабинета. – Присаживайся.
Он указал на кожаное кресло для посетителей.
– Как дела у подруги? – деловито спросил Ричард.
– Ошарашила одной новостью… – медленно проговорила я и быстро облизала пересохшие губы.
– Бумаги на отказ от опекунства и передачу наследства готовы. – Он вытащил из ящика стола две кожаные папки и положил на затянутую
