— Да что ты говоришь, — отшучиваюсь я, смущенно покраснев, — у тебя был жар.
— И озноб.
— Вот видишь.
— Не имеет значения. Я здесь, потому что, как сильно бы ты меня не раздражала, мне хочется быть рядом с тобой. Это противоречит логике, но я хочу, чтобы ты еще много раз, Ари, накричала на меня, обиделась и разозлилась.
— Ты хоть знаешь, как глупо это звучит?
— Знаю. — Мэтт проходится пальцами по моим щекам, глядит на меня так пристально и пронизывающе, что живого места на мне не остается. Он приближается, а я сглатываю и вижу, как в глазах у него проносится нечто удивительное: яркое и теплое, его взгляд будто связывает меня. Он прикасается губами к моим губам, а я зажмуриваюсь, тепло катится по моим рукам, венам, и я, наконец, расслабляю плечи, отпустив тревогу.
Возможно, путь назад есть. Я вновь стану прежней, нужно лишь постараться.
Однако затем я вспоминаю горящих ведьм, их перекошенные от страданий лица, и я вспоминаю свое лицо, на котором отсутствовали эмоции… Я стояла напротив и смотрела, как они мучаются, ведь мне хотелось, чтобы им было так же больно, как мне. Я молчала, а руки сжимались в кулаки все крепче, и пламя становилось выше, ярче, больше.
Я невольно отстраняюсь и застываю с закрытыми глазами.
— Что с тобой? — Спрашивает Мэтт, и мы все-таки смотрим друг на друга. Я виновато отворачиваюсь, не могу больше быть его мишенью, а он растерянно хмурит брови, как он умеет, как любит. — Что произошло, пока меня не было? — Его голос совсем тихий. Я вдруг думаю, что это и не голос вовсе, а отдаленное эхо, но Мэттью придвигается ближе и мне в глаза смотрит настойчиво, с пониманием. — Что ты натворила, Ари?
— Я только хотела, чтобы ты вернулся, — вздергиваю подбородок и, чувствуя слезы на глазах, улыбаюсь, — разве это так много?
Мэтт не отвечает, прикрывает глаза и вновь меня обнимает; я цепляюсь за его плечи, как за спасательный круг, как за единственный кусок света. Хочу, чтобы он сказал, что он никогда меня не отпустит. Но он хранит молчание, и тогда я зажмуриваюсь еще крепче.
Мы поднимаемся через пять минут, а, может, через десять. Я не слежу за временем, я устала за ним следить. Мне вдруг хочется просто находиться здесь и сейчас. Это полезное желание. В нем больше пользы, чем в любых других стремлениях. Я выпрямляюсь, устало оглядываюсь и внезапно замечаю на другой стороне дороги Мойру Парки — Судьбу. Меня от неожиданности парализует странное волнение, будто бы Мойра оказалась здесь, чтобы сообщить нечто плохое. Но в то же мгновение по трассе со свистом проносится машина, и уже через несколько секунд, на противоположной стороне дороги никого не оказывается.
Я растеряно протираю холодный лоб и вдруг думаю, что мне и вовсе почудилось. Не помню, когда я нормально ела или спала. Я вполне могла нафантазировать глупости.
Мэттью забирает у меня ключи, открывает дверь и медленно плетется на кухню. Ему трудно передвигаться. Почти уверена, что под серой кофтой у него перебинтованные раны и порезы, кровоточащие и зудящие невыносимо, но парень вида не показывает. Он бредет неспешно, но с ровной спиной, словно все в порядке.
— Присаживайся, — прошу я, выбегая вперед, — а я приготовлю что-нибудь.
— Я помогу.
— Не выдумывай. Тебе вообще нельзя с постели подниматься.
— Ари, я в порядке.
— Не в порядке, — открываю холодильник и осматриваю содержимое скептически и с вызовом: я должна выдумать грандиозное блюдо за считанные минуты. Мэтт, наверняка, в больнице нормально не ел, а мне неожиданно хочется сделать ему приятное.
— Слушай, у нас с тобой одинаковый диагноз, просто тебя вылечили немного раньше.
— В том и дело. Намного раньше, и я успела отдохнуть.
— Отдохнуть, — ворчит Мэтт, закатывая к потолку глаза, — теперь это так называется.
— Что ты имеешь в виду? — Я захлопываю холодильник, стараясь не выронить ничего из рук, и недоуменно хмурю брови.
— Хэрри говорил, что ты почти не бываешь дома.
— Хэрри много говорит.
— Но он никогда не врет.
— Ох, уж эта его политика искренности…, — еда скатывается по рукам на разделочный столик, и я покачиваю головой. Трудно сказать, где стирается грань: говоришь ты правду, или ты пытаешься причинить вред.
Мэтт подходит ко мне, становится рядом и медленно закатывает рукава толстовки, а я протяжно выдыхаю. Какой же он все-таки упрямый.
— Что? — Он замечает мой недовольный взгляд и пожимает плечами. — Я хочу помочь.
— Надо тебе отвыкать от этого.
— От чего?
— От «хотения помочь». Проблемы лишь появляются.
— О, только не начинай. Поссоримся хотя бы через несколько часов, договорились? Я еще не опомнился после больницы. Итак, — Мэтт прихлопывает в ладоши, — что готовим?
Я впервые за долгое время выдавливаю естественную эмоцию, вроде улыбки, и мы с уверенностью принимаемся экспериментировать. К сожалению, повар из меня отвратный, и я никогда не следила за тем, как готовит Норин. У нее-то все отлично получается, а я так и не поняла, что же главное в готовке: опираться на инструкцию или добавлять щепоточку экзотики от себя. Мэтт тоже с трудом отличает комбайн от соковыжималки. И мы стоим у столика, как два недоразвитых подростка, изучающих упаковки от техники и восторженно взвывающих время от времени, будто бы это восьмое чудо света.
К сожалению, даже имея книгу рецептов перед глазами, мы в итоге пересаливаем все мясо и передерживаем рис. Наша экзотическая пища пахнет ядовито, даже опасно, и меня вдруг посещается строго-магическое-прорицательное-видение, что, если мы попробуем из этого блюда хотя бы кусочек, мы больше никогда не проснемся. Попадем, как Белоснежка с яблоком. Я скептически хмурю лоб, а Мэтт расстегивает верхние пуговицы толстовки.
— Мне жарко от одного вида, — протягивает он, скривив губы. — Выглядит…, ну так.
— Так?
— Интересно, — немного погодя, поясняет Мэттью, а я неожиданно прыскаю со смеху и становлюсь с ним рядом, облокотившись спиной о стойку.
— Прости, к сожалению, я умею только управлять разумом людей и погодой.
— Да уж. Со способностями ты пролетела.
— Это точно.
Мы искоса смотрим друг на друга, и мне вдруг становится так легко. Думаю, я ждала этого момента с того самого дня, как родители и Лора попали в аварию. Я хотела ощутить себя живой, спокойной, защищенной и нужной, и мы улыбаемся смущенно, так и не поняв до конца, что именно происходит с нами, но нам хорошо. Это тот новый лист, о котором я грезила. Та новая глава, после которой все отлично, после которой пишут «конец», и люди уже сами додумывают счастливые повседневные будни, если такие случаются.
