— Я на тебя весь вечер смотрела, блондинчик. Хорошенький…
Я отрицательно мотаю головой. Рыжеволосая, как Джейма, леди постарше меня года на три. И смеётся заливисто, звонко.
Как Джейма…
Но не она.
— Слушай, со мной парни ещё ни разу не ломались, как девицы. Из столицы?
Ситуация глупейшая донельзя, Джейма с её кошмарным братцем повеселились бы вдоволь. Я сажусь на кровать и снова смотрю на девушку.
— А что, отец не против, что ты по парням бегаешь? Или вы с ним на проценте от выручки?
Девица снова хохочет, присаживается рядом.
— Не такая уж я шлюха, дружок. Я Лики. Муж мой любимый, ненаглядный, позапрошлой зимой под лёд провалился, спасти не сумели, отцу теперь без разницы, с кем бы ни тешилась — лишь бы не вешалась, а то ведь пыталась, да, было дело. Запилась бы, да только меня не берёт. А ты такой милый, такой несчастный, как брошенный щенок.
— Деньги возьми и пошла отсюда. Хочешь вешаться — валяй, я не твой папаша.
Девица наклоняется надо мной, её округлое смешливое лицо на удивление лишено какой-либо порочной жилки:
— Да ещё и… девственник, небось, а? Ну, как же ты мило смущаешься! Тебе лет-то сколько?
Дверь распахивается телекинезом, а моей довольно слабой воздушной магии оказывается достаточно, чтобы сдуть нахалку до порога.
— Да ещё и маг?!
Дверь захлопывается, ничего ей, к сожалению, не прищемив.
***
Лики на Джей совсем не похожа.
Но зато можно закрыть глаза и не слушать её болтовню, только звук голоса.
И вроде бы пустота внутри становится чуточку меньше, словно кто-то зашивает прореху тупой и ржавой иглой. А потом я снова остаюсь один, и нитки лопаются с тем же самым хрустом. Как кости. Как тело Сэмюэля.
Хрясь — и пустота отвоёвывает себе еще сантиметр пространства.
Лики пришла на следующий вечер.
— Не повесилась? — с нарочитым разочарованием спросил я.
— Напилась! — со смехом ответила она.
— Тебя же не берёт.
— Но я и не сдаюсь! Покажи, что ты умеешь? Ну, покажи! Какой ты маг?
Вот уж что я ненавижу, так это выступать клоуном.
— Никакой.
— Ну чего ты злой-то такой? Жену тебе ещё рано… девушка бросила? Ну и ду-у-ура. Сладкий такой мальчик, — она прижимается, руки заползают под рубашку, расстёгивают пояс брюк, а пахнущие забродившими сладкими ягодами губы тычутся в шею. Горячие, жаркие руки, рыжие пряди щекотят ухо. Если не вслушиваться в слова, если не смотреть в лицо, просто обнять такое горячее податливое горячее тело, можно представить себе непокорный огонёк, запутавшийся в волосах, можно сделать вид, что всё не так, как есть, а так, как хотелось бы. И с другой.
Но пока я смотрел на ту, другую, как на храм двенадцати богов, те, кто не смотрел, прошлись в армейских выпачканных в болотной жиже сапогах по обрушенному алтарю…
Лики кусает меня за ухо, возвращая к действительности:
— Стихи сочиняешь, блондинчик? Взгляд у тебя такой, жаль, я красками малевать не умею… Ну вот, а ты боялся… — она снова приглушенно смеётся, вдавливаясь в меня вспотевшим лбом, а я стараюсь на неё не смотреть. — Может, мне теперь на тебе жениться? Ой, да я шучу. Ну, покажи мне ещё какую-нибудь магию, жалко тебе, что ли? Уважь девушку по самое не могу. Хороший мой…
Внезапно её речь обрывается тонким щенячьим визгом.
Прямо из потолка вытягиваются прозрачные гибкие щупальца, а еще через мгновение появляется жутко перекошенное, почти неузнаваемое лицо:
— С-с-сгинь, шалава, не для тебя мальчика растили!
Лики подскакивает на постели и в одном одеяле выскакивает из комнаты.
— Как я её, а?! — почти гордо говорит Анна, ложится рядом, игриво покачивая волосами:
— Чего явилась? — за неимением одеяла я натягиваю на себя простыню. — Что-то с Джеймсом?
— Не угадал, — призрак внезапно теряет свой дурашливый настрой. — Между прочим, выбраться из Академии для меня очень сложно, а ты тут прохлаждаешься. Может, мне не стоило напрягаться? У меня есть для тебя новости, Габриэль. Одна плохая, а другая еще хуже. С какой начать?
Анна — не Лики, так просто её не выпихнешь.
— С самой плохой.
— Адриана Сейкен жива, живее всех живых, — патетическим шёпотом провозглашает Анна, а с меня мигом слетает весь хмель, и я одеваюсь, даже не стесняясь бесстыжего призрака. — Да подожди ты, есть же еще и вторая новость. — Нашлось твоё сокровище, — Анна обвивает меня студенеобразными волосами. — Нашлось, снова будет тебе и всем остальным нервы мотать, никакого житья от них нет! И даже после смерти — ну никакого!
…И я снова слышу внутри этот скрежещущий хруст.
Только на этот раз, мне кажется, он говорит о том, что пустота внутри затягивается, срастается. Это даже больнее перелома, но это я точно выдержу.
***
/целую вечность спустя. Бриок/
Такие глупости происходят, кажется, действительно только с нами. По крайне мере за все предыдущие девятнадцать с половиной лет я не ощущал себя таким кретином, как в тот самый момент, когда толкнул хлипкую и рассохшуюся деревянную дверь и зашёл в пропахшее отвратительно жирной пережаренной едой невзрачное помещение единственного постоялого двора Бриока. Всё как обычно: внизу маленькая таверна, выше жилые этажи. Десяток сомнительных личностей, восседающих за столиками, как по команде обратили на меня крайне заинтересованные взгляды и дружно замолчали. В полной тишине я подошёл к высокой стойке, за которой на меня испуганно и в то же время с огромным любопытством косился высокий долговязый субъект неопределённого возраста.
— Добрый день, — я постарался быть любезным. — Я…
Продолжение застряло во рту, как плохоразжёванный сухарь. Потому что прямо перед собой, на гладкой поверхности стойки были выжжены причудливо сплетённые чёрно-бурой вязью буквы: "Габриэль".
Казалось, запах дыма и тлеющего дерева ещё витает в воздухе.
Я сделал шаг назад, и бесшумно подошедшие поближе, успевшие столпиться за спиной посетители шарахнулись от меня, как от чумного. Я осмотрел живописную картинку впечатлённых селян — по факту селян, номинально горожан — только что вилами не щетинились, хотя правильнее будет сказать — вилками. Проследил за их дружным взглядом к потолку — на изрядно закопчённом потолке витиеватые буквы снова упрямо складывались в моё имя.
И на одном из стульев.
И на столешнице.
И на доске, на которой я стоял — я сделал ещё шаг назад, местные вжались в стену, но всё так же продолжали буравить меня испуганными и одновременно едва ли не восторженными взглядами.
— Сэр? — с невероятной надеждой в голосе произнёс долговязый персонаж. — Сэр, вы… Это же вы, да?! Вы! Это он!
Мне показалось, что праздные зеваки сейчас разразятся громом апплодисментов.
Я растерянно кивнул, в ту же секунду долговязый каким-то чудом материализовался слева от меня, справа появилась пухленькая женщина, они бесцеремонно подхватили меня под руки и потащили, что-то причитая, по лестнице наверх. Остановились перед одной из дверей.
— Сэр Габриэль, уважаемый, дорогой сэр Габриэль! — пафосно произнёс, очевидно, хозяин забегаловки. — Заберите, прошу вас, уважаемую юную леди магиню, пока она тут нам не спалила всё до последней досочки! Заберите её, умоляем вас, нам не надо возмещать ущерб, нам ничегошеньки не надо, но в Бриоке, вы понимаете, нет таких магов, чтобы… Юной леди нужно лечение, леди больна, но мы не можем к ней подойти, у нас дом деревянный, еле-еле подняли наверх и всё!
Я открываю дверь и меня окатывает жарким воспалённым пламенем.
Моих сопровождающих как ветром сдувает, а я делаю маленький шаг вперёд, вытягивая руку, словно двигаясь в абсолютной темноте в клетке с диким зверем. Но в предосторожностях нет необходимости — стихия Джей узнала меня.
Притихла.
Я смотрю на неё худую, измождённую донельзя, свернувшуюся в клубочек прямо в ботинках на нерасправленной кровати. На чумазых, как у бездомного ребёнка, щеках — красные пятна жара, дыхание тяжелое, губы сухие-сухие, потрескавшиеся до воспалённых трещин, на полу у кровати стоит бутыль с водой, и только это примеряет меня с тем, чтобы не разнести сразу же весь этот проклятый трактир на щепки и камушки.
