Камила опустилась рядом и погладила ее плечо:
— Все в порядке?
— Сейчас, — через силу выдавила Злата. Потерла трясущимися пальцами покрасневшие глаза.
Камила помогла матери встать, стараясь сдерживать свой пыл. Медленно выдохнула, чтобы успокоиться. Волнение зашкаливало и рассыпало по телу мелкую дрожь. Глянула на тетю Таю: высокую сейчас и, как обычно, молчаливую и хмурую на лице. Она одобряюще кивнула, но не подошла ближе.
Впервые Ками видела маму в такой печали. Она всегда казалась волевой и сильной, спокойной и уравновешенной. Не настолько, как тети, но все равно. Это Камила была импульсивная и горячая, а мама — холодная, как лед. Всегда. Шкатулка для нее, оказывается, — настоящий ящик Пандоры.
А что же это будет для младшей Дэй?
— Валь, читай, — попросила сипло Злата и перебралась с пола на кресло, кивнув Камиле в благодарность. Садилась, как старуха. Лицо стало бледным и безжизненным. Тяжело выдохнув, мама договорила: — Я не смогу сейчас.
— Может, воды? — спросила Ярина и, не дожидаясь ответа, скрылась в коридоре.
Валентина с медицинской щепетильностью достала конверт из шкатулки, подцепив его кончиками пальцев, как пинцетом. Аккуратно оторвала край письма и развернула желтый лист.
Камила забыла, как дышать.
— Читай, читай… — шептали губы.
— Магии больше нет, — потянув шумно носом, лекарка уставилась в написанное. Ее черные глаза пробежались от начала до конца, и губы в миг поджались.
— Валя, давай! — хрипнула мама и откинулась на спинку кресла.
— Проклятье можно снять, дав новой жизни выход. Не позже двадцати и одного года.
— Что?! — переспросили Камила с мамой.
Тая отлепилась от стены и взмахом руки попросила их помолчать.
Валентина прочитала послание еще раз. И еще. Но от этого ни текст, ни смысл не менялся.
В комнату вошли Ярина и Соня. Они тихо подали подносы с напитками и сладостями. Служанка быстро удалилась, только бросила обеспокоенный взгляд на хозяйку.
— Остальное лично Злате. Она сама прочитает, — подытожила лекарка и захлопнула шкатулку.
Камила сжала кулаки и дернулась. Мамина рука царапнула плечо, но не удержала ее.
— Дай! — скрипнула зубами младшая Дэй и вырвала бумагу из рук Валентины.
Перед глазами плыл влажный воздух, наполненный горькими мыслями. Готова была ко всему: к жгучей и неприятной пилюле, к уколам, операции, чему угодно…
Обрывки любовных фраз, написанные на желтоватой поверхности размашистым красивым почерком обвивали сознание, будто ядовитый плющ. Как можно писать о любви, зная, что испортил жизнь собственному ребенку? Это не укладывалось в голове. Злость росла не хуже гриба-дождевика на дороге.
Скомкав письмо, Камила швырнула его на пол и растоптала в сердцах. За ним следом полетела шкатулка. Корпус щелкнул и треснул ровно посередине. В придачу на пол полетели ваза и крошечные статуэтки.
Грохот подхватил бранные слова и ярость, превращая Камилу в настоящего монстра. Страшного, противного и злого монстра!
Ярина подбежала, пытаясь ее усмирить и успокоить, но Дэй, не заметив, ударила наотмашь подругу по лицу. Девушка, ойкнув, забилась в угол.
— Камила, прекрати! — бессмысленно закричала мама.
— Пусть скажет спасибо, что он мертв! — завопила Ками. — Иначе я бы сама его убила! Душила бы и смотрела, как эта тварь плюется пеной! Никогда больше не произноси его имени при мне! — она ткнула в мать пальцем, наступая. Та попятилась. — Ты до сих пор за ним страдаешь! Тебе все равно, что со мной было все эти годы! Только увидела от этой мрази весточку и поплыла! Ненавижу тебя! Ведь это он испортил мне жизнь! Лучше бы не рожала меня!
— Камила, опомнись! — взорвалась внезапно Валентина. — Сказанное потом не исправить.
— Тетя Валя права. Следи за речью. Ты же не дикарка, — спокойно добавила Таисия.
Камила зарычала, топнула ногой и выбила половицу. Завопила:
— А вы, помощницы, все это покрываете! Не хочу вас ни слышать, ни видеть!
Направившись к двери, Камила дернула ее так, что та слетела с петель. Обернулась у порога, окинув присутствующих гневным взглядом.
Ярина пряталась под волосами выкрашенными омбре, от густого черного до золотистого. На светлых кончиках плясало солнце.
Захотелось вернуться и попросить прощения. Камила закусила щеку и, неуверенно ступив ближе, потянулась рукой, но подруга отстранилась от нее, как от прокаженной.
Больно! Как же больно, когда тебя боятся и шарахаются! Когда ты можешь одним движением руки сломать позвоночник родному человеку. Но как остановить эту злость, когда жизнь разрушена? Она теперь всегда будет такой. Всегда будет носить маску и скрываться от общества. Всегда!
— Мне никто не нужен! Уйдите все! — бросила надорвано Камила и убежала к себе.
* * *
До Малиновки добрались ранним и еще темным утром.
Попутчик бессовестно дрых на заднем сидении: ему не мешал ни мусор, ни шмотки
— зарылся в них, как жук в навоз.
Шилов выполз из машины и размял кости. Трещала голова, ломало мышцы, и по всему телу катились колючки судорог.
Слишком тесно в этой дряблой машине. Слишком неуютно. Слишком грязно.
С удовольствием вдохнул влажный воздух: немного соленый, с привкусом грибниц и хвойных лесов. Длинно выдохнул, стараясь унять раздражение, заглушить обиды и прогнать сон.
На горизонте зажигалось великолепное зарево. Оно, будто корону одевало, на распростертый впереди поселок. Окрашивало крыши ядовито-оранжевым, а землю пурпурно-алым. Еще десять минут, и начнется новый день. Еще столько же минут, и Антон получит желанное.
Ночью пришлось Антону сесть за руль. Веня стал клевать носом и чуть не сбил придорожный фонарь. Тогда Шилов и сменил его. Да и сонный водитель был намного интереснее шебутного дурачка. Пусть лучше храпит на заднем сидении, чем подкалывает. Как раз было время подумать. Не привык Антон, что с него смеются. Ему можно, а другим не позволено.
Все было прекрасно, но папа, как всегда все напортачил! Ну, кто его просил делать Антона совладельцем? Всю жизнь тыкал носом, что сын ничего не умеет, а тут — расщедрился. Кусок мерзкого игромана! Как же хотелось начистить ему нос, может, хоть морально отпустило бы.
Антон вернулся в машину и брезгливо поморщился. Веня раскорячился и вытянул ноги через подголовник сидения пассажира, положив их на водительскую спинку. От носков тянуло, как от протухшего яйца, и по машине разливался громогласный храп.
Антон нарочно хлопнул дверью. Хозяин машины покрутился, сладко сложил губы трубочкой и снова захрапел.
— Вот же ж! Все ни по чем! Ла-а-адно, — пробормотал Шилов и щелкнул попутчика по ноге.
Веня хрюкнул, перевернулся на бок и затих. Ну, хоть вонючие лапы прибрал, уже радость.
Антон завел машину и поехал дальше. Глаза драло, будто крошево стекла попало, а голова от усталости не держалась на плечах — приходилось горбиться в три погибели. Ничего, сейчас доберется до родственницы и там отоспится с лихвой.
В поселке зычно пели петухи и верещали свиньи. Тянуло силосом, навозом и варенной пшеничной кашей.
Антон притормозил у первого дома и стал трясти Вениамина.
Парень, отбрыкиваясь, засопел. Затем резко вскочил и, зацепившись ногой за подголовник, завалился в проход между сидениями. Вот бы там и застрял!
— Ты что так будить! Понежней не мог?! — возмутился он, выползая назад и потирая сонные глаза и ударенный лоб. Кряхтел долго, как старый дед.
— Только не говори, что ты еще и неженка, — засмеялся Антон. — Приехали.
— Да? О, как быстро! Ура, парное молочко и брынза! Ща у меня позавтракаем по- царски, — Веня хлопнул в широкие ладони и потянулся, хряская позвонками. Пропустил спутанные темные волосы сквозь пальцы и довольно заулыбался.
— Мне бы до тетки добраться. Подскажешь куда? — буркнул Антон, сдерживая зевоту.
Веня зыркнул на часы.
— Рано сейчас. Спят в особняке в такое время. Сначала ко мне, а потом я тебя отвезу.
