хвоей, горели в камине, окуривая все вокруг волной едкого дыма, а магистр сгребал ладонями с пола мелкие щепки, отправляя их в огонь.
Наконец он прервал молчание:
– Тебя не должно здесь быть! Ши не существует. А если существует… Ты знаешь, что люди сделают с «тварью из холмов»?! С отродьем демонов?
Эшлин все еще смотрела на горящие обломки. Потом тихо сползла по стенке и почувствовала, как по щекам снова катятся слезы. Живой стул ей было почему-то куда жальче себя.
– Не знаю я никакого демона… мой предок и старейшина Гьетал – воин и бард семьи Муин… и… я не могу уйти, пока моя душа здесь. Убери железо. Мне страшно.
Брендон пнул ногой топорище, и топор, царапая грязные доски пола, улетел под кровать.
– Если ты хочешь найти свою душу, что бы это ни было, и уйти живой, никто не должен узнать, кто ты на самом деле! Если ты хочешь, чтобы я помог тебе, – тем более.
– Я правда не могу вернуться без Кристалла, для этого надо найти, куда Брадан, ученик Катбада, спрятал его. А я не знаю, где искать друидов, которых нет, и не умею быть человеком.
Брендон смотрел на нее с тяжелым, мрачным сочувствием, которое давило могильной плитой. Он, в отличие от нее, знал, что такое четыреста лет в мире людей – слишком многое может быть утрачено безвозвратно, память, люди, замки, страны, народы…
Но он все же заставил себя тепло улыбнуться.
– Ты ведь не умрешь без своего Кристалла до утра, правда, Эшлин? Значит, сейчас нужно лечь спать. Люди часто начинают идти сквозь свои беды и горести именно с этого. А утром даже ульстерские топи покажутся не такими бездонными.
– Не умру. Здесь я его чувствую. И мне легче, чем дома. Скажи, за что людям меня ненавидеть? Неужели и спустя четыреста лет… – она произнесла это, и голос дрогнул, – за дела Горта Проклятого?
– Горта… хм, – он подавил смешок. – Горта я знаю только одного, и он тяжелый, непростой человек, но не настолько, чтобы заслужить прозвище «Проклятый». И не настолько древний! Эшлин, пойми, люди ненавидят то, чего боятся и не понимают. Ты можешь творить настоящее волшебство, и это сводит с ума.
– Ты больше не гонишь меня?
– Если я выгоню тебя, думается, ты попадешь в еще большую беду, а этого я тебе не желаю.
– Если я пойму, что случилось с проходом в холмах, то уйду, когда найду свою душу, и больше тебя не потревожу. Мне ничего не надо от людей.
Брендон кивнул, но скорее, чтобы успокоить ее, чем действительно поверив, что это возможно. Он поднял опрокинутый стул, оставшийся единственным, придвинул его к камину и сел, уставившись в огонь.
– Спать ты будешь здесь, у меня. Сейчас друг за другом летние ярмарки, спешат продать и купить к Равноденствию, и свободных комнат, даже лавок, тут не найти. Когда мы вернемся в Университет, поищем в старых книгах. Может быть, кто-то что-то и записал о том твоем друиде.
– На глиняных табличках? Он тогда говорил, что учитель не любит, когда пишут, но ему нравится, что можно оставить что-то, не тратя долгое время, чтобы запомнить… что-то, что может потом взять незнакомый и с ним поговорить. Глупость это. И память делает хуже.
– Нет, таких старых книг мы не найдем. Пергамент хранит все, что нам нужно. Глупость или нет, но только в глупых, по твоему мнению, записях может остаться хоть какой-то след твоего друида.
Эшлин приходила в себя, понимая, что вроде бы топором ее сейчас убивать не будут.
– Ты любишь огонь, совсем как он. Или все люди любят его?
– Иногда я хочу стать огнем, но это невозможно. Поэтому просто стараюсь подружиться с саламандрами, – он сам улыбнулся своей шутке, – а люди и боятся огня, и нуждаются в нем.
Услышав это, Эшлин снова задержала дыхание и схватилась за стену, чтобы не упасть. Голова кружилась. Это слишком жестоко в один день – терять надежду, обретать ее и терять вновь, а потом… Побери тебя вечность, Брадан. Впрочем, она это уже сделала
– Это слова тоже из древней песни?
– Нет, это то, о чем я всегда думаю, глядя на огонь.
– Значит, разные люди думают одни и те же мысли… запомню это, – пробормотала Эшлин едва слышно, вздохнула и снова закрепила волосы фибулой – рассыпаясь, они успели ей надоесть.
Потом осмотрела имевшуюся здесь кровать и вздохнула. Кажется, если не в своей кровати, то спала она только в лесу. Придется привыкать к этим странным, лишенным уюта человеческим жилищам, где многовато камня и даже дерево в окно не заглядывает. Задумавшись, Эшлин развязывала шнуровку платья. Иногда, когда ей хотелось обдумать что-то, мир вокруг пропадал, вот и сейчас она будто не видела того, что происходило рядом. Перед мысленным взором были только утерянный Кристалл и светлые волосы Брадана, чуть рыжеющие в бликах пламени.
Брендон слегка удивленно глянул на Эшлин, которая совершенно пренебрегла привычной для местных жителей девичьей стыдливостью, легко оставшись в вышитой зеленой рубашке, но потом заставил себя отвернуться, сосредоточенно помешал угли в камине и потянулся за плащом. Ничего не оставалось, как расстелить его на полу у камина, повозиться, вытаскивая из-под него оставшиеся от стула щепки, и аккуратно улечься, стараясь не думать о том, как наутро его спина и плечи будут помнить эти жесткие доски… Окончательное решение он волевым усилием заставил себя отложить до утра, потому что происходящее было слишком похоже на сон, чтобы всерьез об этом говорить.
Эшлин спала беспокойно. Во сне старейшина Гьетал говорил ей о том, что он желает стать Хранителем Кристалла Эшлин и проклянет ее еще хуже, если она не отыщет потерянное. Брадан, который стал Брендоном, пил с ней вино и рассказывал, что люди не могут творить магию без топора. А потом она поскользнулась и поняла, что летит с высоты. И тогда закричала, зная, что без магических сил обязательно разобьется… Но откуда в доме взялась скала?
В душную полутьму комнаты ее выбросил резкий рывок чужих рук, сильно сжимавших плечи. Брендон пытался поймать ее ошалевший со сна взгляд и шипел сквозь зубы: «Молчи! Только тихо!» Отпустив ее плечи, он подошел к двери, осторожно выглянул в пустой коридор, после чего с некоторым облегчением вернулся к ней.
– Еще не хватало, чтобы сюда сбежались все, кто решит, что я творю злодейство с невинной девушкой под покровом ночи… – только сейчас он позволил себе посмотреть на нее с сочувствием, маскируя его шутливым тоном. – Какие
