Лэйни Тейлор - Дни Крови и Звездного Света

— Я внесу свой вклад, — сказал Волк. Кару почувствовала с удивлением, что в ней нет привычного отвращения.

— В самом деле?

— Конечно. Я бы и раньше предложил, если бы ты разрешила мне зайти. Ты думаешь, я в восторге от того, что ты заперлась здесь сама по себе и страдаешь?

«Да», — подумала она. Но в то же время, ее охватило сомнение во всех ее подозрениях, и в том, зачем она все ночи запирала дверь на засов. Тьяго бы отдал свою боль ее магии, то, чего не было у нее. Как она могла сказать «нет» на это? Он уже снял свою безупречно белую рубашку.

— Давай, — улыбнулся он, и Кару увидела в нем усталость, что была отражением ее собственной. — Приступим уже и покончим с этим.

Кару сдалась. Она толкнула дверь ногой, чтобы та закрылась, и пошла к Волку.

17

ЧАСТИЧКА БОЛИ

От боли появляется особая близость. Каждый, кто когда-либо утешал страдающего, знает об этом — беспомощная чуткость; объятия, шепот и медленные покачивания, когда двое объединяются против одного врага, — боли.

Кару не утешала Тьяго. Она не прикоснулась к нему больше, чем было необходимо, чтобы боль вторглась в его тело. Но она была с ним наедине при свечах, он был полураздет и подавлен. На его красивом лице была лишь маска выносливости. Хотя она, конечно же, чувствовала именно то, что ожидала — мрачное удовольствие от того, что может вернуть ему хотя бы немного той толики мучений, что он причинил ей — все же она ощущала что-то еще.

Была еще и благодарность. Новое тело лежало на полу позади них, только что созданное из зубов и боли. Но боль была не ее. Для разнообразия.

— Спасибо, — нехотя сказала она.

— Мне это доставило удовольствие, — ответил Тьяго.

— Надеюсь, что не так. Это было бы отвратительно.

Он устало рассмеялся.

— Удовольствие не в самой боли. Удовольствие в том, чтобы избавить от боли тебя.

— Как благородно, — Кару убирала тиски. Его рука была такой тяжелой. У Тьяго были очень плотные мышцы, поэтому у нее возникли проблемы с тем, чтобы приспособить зажимы. Убрать тиски тоже было затруднительно. Она съежилась в тот момент, когда скрутила его трицепс, оставляя воспаленный рубец. Волк поморщился, и извинения инстинктивно сорвались с ее губ.

— Извини, — сказала она, желая проглотить это слово. «Он обезглавил тебя», — напомнил она себе.

— Хотя, нет, мне не жаль. Ты это заслужил.

— Думаю, что это так, — согласился он, потирая руку. С намеком на улыбку он добавил:

— Теперь мы квиты.

Безрадостный смешок вырвался у Кару:

— Как хочешь.

— Хочу, Кару. Кару.

Смех быстро угас; Тьяго произнес ее имя слишком многозначительно. Звучало так, словно он претендует на него. Она собралась уходить, руки были заняты тисками, но его голос заставил ее остановиться.

— Я подумал, что, если бы я мог отдать тебе свою частичку боли за тебя, я смог бы... искупить вину... за то, что сделал с тобой.

Кару уставилась на него. Волк? Искупить вину?

Он опустил взгляд в пол.

— Я понимаю. Это невозможно искупить.

«Я могу найти способ», — подумала Кару.

— Я... Я удивлена, что ты считаешь, будто тебе есть, за что заглаживать свою вину.

— Что ж, — мягко сказал он. — Не за все. Ты не оставила мне выбора, Кару, и тебе это известно. Но следовало поступить по-другому и мне это известно. Исчезновение, без права на перерождение... это было чем-то непостижимым, — он умоляюще посмотрел на нее. — Я был сам не свой, Кару. Я был влюблен в тебя. А увидеть тебя с... ним, вот так. Ты свела меня с ума.

Кару покраснела и почувствовала себя голой. «В конце концов, — подумала она, пытаясь изо всех сил сохранить самообладание, — эта человеческая плоть никогда не представала перед ним в том виде, в каком он лицезрел мое настоящее тело». Из-за того, каким взглядом он смотрел на нее, она поняла, что он ничего не забыл из той ночи в поминальной роще.

Она возилась с тисками, укладывая их обратно в ящик.

— Есть кое-что, что я хотел бы сказать тебе, но не думаю, что ты готова это услышать, — то, что он понизил голос, насторожило ее. Он звучал... доверительно.

— Мне правда надо закончить... — попыталась сказать она, но он оборвал ее.

— Про Бримстоуна.

Упоминание о Бримстоуне заставило Кару сжаться, как происходило всегда, словно руки сжали горло; она задыхалась от душившего ее горя.

— У нас с ним были разногласия, — признался Тьяго. — Это не секрет. Но, когда я обнаружил, что он спас тебя, что твоя душа не была потеряна... Наверное, ты думаешь, что я был в ярости из-за того, что он бросил мне вызов, но ничего нет лучше горькой правды. А сейчас... Поверь мне, я говорю правду о том, что каждый день я просыпаюсь преисполненный благодарностью за его сострадание, — он помолчал. — Каждый раз, когда я смотрю на тебя, я прославляю его.

«Посмотрите-ка, кто же стал фанатом милосердия», — подумала Кару.

— Да, хорошо. Для тебя стало удачей, что нашелся еще один воскреситель.

— Не буду лгать. Когда я увидел тебя в руинах, я чуть не рухнул на колени. Но слово «удача» слишком мелкое и здесь не подходит. Это было — избавление. Я молился, чтобы Нитид дала мне надежду. Когда я открыл глаза и увидел тебя — тебя — словно, прекрасное видение, я подумал, что она снизошла до меня, ответила мне. Что она отдала мне единственного человека, которого Бримстоун когда-либо обучал.

Кару не могла бы сказать, что Бримстоун обучал ее; однако, сейчас это звучало так, словно он предполагал, что она успешно дойдет до цели. Но она знала, что Бримстоун предпочел бы нести это бремя в одиночку, чем передать ей. Бримстоун, Бримстоун. Большую часть времени она признавала, что его больше нет — она знала, что так и есть, — но были моменты, когда ее уверенность куда-то исчезала: она думала, что его душа была скрыта в ожидании того, что ее найдут.

Те моменты были краткими вспышками надежды и последующим осознанием вины, когда она признавалась себе, что страстно желает вручить это бремя Бримстоуну обратно. Эгоистка.

В глубине своего сердца она была рада, что он, наконец, свободен от всего этого. Пусть кто-нибудь другой несет этот груз. Теперь ее очередь, а кто, как ни она, заслужил это больше всех? Уродство и мучения, ветер, рожденный в зловонии ямы, боль. И если уж Бримстоун не обучал ее, он научил ее управлять этим. Ей становилось лучше безо всякой помощи богов, лун или чего-то еще. Голосом на грани грубости она сказала Тьяго: «У Нитид нет ничего общего с этим».

— Может быть, и нет. Это не важно. Я просто пытаюсь сказать тебе спасибо, — в его холодных голубых глазах отражалась робкая печаль. Острая интимность момента поразила Кару — их уединение в дрожащем свете, его обнаженная кожа. На нее вновь нахлынуло отвращение, противное, как желчь.