Быть в паре сотен метров от родного дома, от папочкиного дворца, и не забежать туда… Странно. Тут или сила воли железная, или с папой в серьезной ссоре… Или не принц он ни разу.
Волк, пользуясь относительной свободой, что предоставили ему его старшие товарищи, просто исчез в клоаке Нижнего города вместе со своей пушистой родней.
Даже волчица Вишенка умелась, несмотря на явную безответную любовь к Ежи.
Братья степняки вели себя странно, сидели тихо, шушукались по углам, не пили своего сносящего голову пойла, не подначивали друг друга. И определенно чего-то ждали.
А Дон, сходив на почтамт за письмом от Мэсси, в тот же вечер написал ответ и отправил его. И оставшееся время сидел себе тихо, привычно по утрам тренируясь до ломоты в костях, а по вечерам надираясь до звезд перед глазами.
Потому что только так воспоминания отступали, и можно было хотя бы пытаться дышать ровно. И пытаться жить.
Как он обещал ей когда-то. Перед тем, как уехать, покинуть ту, без которой и дня не мыслил…
В таверне был полумрак, Дон сидел в самом углу, привычно глядя только в кружку и никуда больше.
За соседним столом болтали Ежи с близнецами.
— И чего, не догнал?
Один из близнецов, с косами у висков и тотемной татуировкой на шее, указывающей, что он родился на полчаса раньше своего брата, оскалился, показывая длинные белые, совершенно звериные клыки.
Второй скопировал его ухмылку, и Дон подумал, что в полумраке братья смотрелись совершенными дикарями. Опасными и жутковатыми.
— Не ваше дело, — Ежи, все же, был совершенно отмороженным, на всю голову. Кто другой поостерегся бы так разговаривать с этими зверями, а Ежи их еще и на тренировках, да и не только, по земле валял вполне успешно.
Он вообще показал себя отличным учеником, словно губка, впитывающим воинскую, впрочем, как и любую другую науку. По крайней мере, Дон, за этот неполный год, что обучал принца, Волка и близнецов пьяному бою, уже видел успехи. И у Ежи они были значительные. Еще через пару лет он и вовсе не будет нуждаться в наставнике…
— Тебя полночи не было, — не отставал от него степняк, а его брат синхронно с ним угукнул.
Дон лишь усмехнулся.
Вряд ли принц расколется, чем именно занимался той самой ночью, когда они спасли имперского чиновника, начальника службы Тайной канцелярии Империи…
И Дон тоже не собирался просвещать любопытных близнецов на эту тему, хотя ему определенно было, что поведать…
Например, что Ежи — тот еще везучий засранец, настырный и наглый, как и положено уверенному в себе и своей неотразимости девятнадцатилетнему щенку.
По крайней мере, та девочка, за которой он выскочил в ночь тогда, далеко не убежала.
Дон вспомнил, как вскоре после ее побега и исчезновения Ежи вышел подышать на крыльцо, услышал тихие голоса в стороне от забора, за увитой диким плющом калиткой.
Тихие голоса, скрытные…
Он не хотел слушать. Оно само как-то…
— Ты никуда не пойдешь, поняла? — щенок рычал совершенно по-взрослому, сразу давая понять, что в крайне серьезного зверя вырастет.
— Тебя забыла спросить! — девчоночий голос, тонкий, чуть срывающийся, но вполне себе жесткий, звучал с вызовом. А она — та еще стервочка… Хотя, это и без того было понятно… — Пусти!
— Нет! Со мной пойдешь! Поедем к отцу сразу!
— К какому отцу? Ты с ума сошел, что ли? Пусти, я сказала!
— К моему! Мой отец — император!
— Ага! А я — наследная принцесса! Так и знала, что ты — больной! Где только мои глаза были?
— Я — принц! Наследный! Будущий император! И ты пойдешь со мной, поняла?
— Поняла. Отпусти… Ай!
— Стоять! Какая же ты… Я ведь поверил, что пойдешь… А ты…
— Слушай… Ну хватит… У меня очень, просто очень важное дело, понимаешь? Я и без того… Неправильно поступила. Корни не простит…
— Кто он тебе? Я прикажу, и простит!
— Он… Он — тот, кто спас! И я ему по гроб жизни… И за то, что отец не мучился, тоже… Так что пусти лучше, а то…
— Ты с ним… Спишь?
— Тебе-то что? Ай…
— Мне? Мне есть что… Ты — моя, поняла? Поняла?
— Пустии-и-и… Мне идти-и-и-и… Очень… Очень…
— Ни за что… Моя… Моя… Я чуть с ума не сошел… Когда ты… Замуж… Дурочка… Ты же моя… Ну скажи… Скажи…
— Пусти-и-и-и… Какой ты… А я… Дура-а-а… Мне идти-и-и-и… Пустии-и-и-и… Ох…
— Нет. Моя. Моя. Моя.
Изгородь тряслась, парочка за пределами видимости Дона очень интенсивно “разговаривала”, а сам Дон философски смотрел на полную луну и вспоминал, как один раз чуть было не поцеловал Мэсси… И как его потом, уже по после свадьбы барона Сонского и леди Мэссании Сординской, раздирало на части, стоило только представить, что с ней именно в этот момент делает его новый господин, ее муж… Настолько плохо ему было, что не выдержал, не смог. Боялся сорваться, дел натворить. Отпросился в долгий дозор, отговариваясь тем, что надо границы баронства проверить, надежно ли защищены… И уехал. На полгода уехал… А когда вернулся… Все на свете проклял.
Парочка у изгороди все “разговаривала”, и Дон даже немного позавидовал такой молодой, неутомимой “разговорчивости” принца. Главное, чтоб потом не упустил девчонку. Тут ведь что основное? Не зевать после “разговора”, не расслабляться…
Он сел на крыльцо, специально так, чтоб поймать любого выходящего, если вдруг кому приспичит, и не позволить помешать такому серьезному и важному “разговору” Ежи. В конце концов, если девчонка окажется шустрее, когда мальчишке удастся еще так хорошо “поговорить”?
— Ежи… — голос Рути звучал жалобно уже, тихо. Дон усмехнулся. Надо же. А только что так кричала хорошо, пронзительно… А потом глухо стонала, похоже, мальчишка догадался ей рот ладонью закрыть… — мне надо идти…
— Нет. Я же сказал. — А вот Ежи тональность не поменял. Наоборот, даже тверже стал голосом. Ну еще бы. После того, как лишний раз утвердил свое право на женщину, мямлить с ней нельзя… — сейчас возвращаемся, и я решу вопрос с этим Корни… Поняла? Эй! А ну стой! Сто-о-о-й!
Кусты затрещали, длинный крик принца затих в отдалении.
Дон покачал головой.
Нет пока в мальчишке должной хватки… Хотя, уж кто бы говорил? Сам-то…
Перед глазами опять возникло лицо его Мэсси. Такое, каким он видел его в тот день, когда вернулся с дозора и узнал, что госпожа в горячке. Он ворвался к ней в покои и замер у порога, неотрывно глядя на нее, лежащую в кровати, на ее бледное лицо.
С запекшейся на губе кровью и ссадиной на скуле.
Она была совершенно белая, до синевы. И ее светлые волосы, до которых он каждую ночь мечтал дотронуться снова, поблекли, превратились в паклю…
У Дона, здоровенного воина, буквально три дня назад выдержавшего смертельный бой с лесным тигром, способного кулаком вколотить в землю быка, задрожали руки. И подломились ноги.
Он упал перед ее кроватью на колени и застонал, словно зверь, смертельно раненый:
— Кто-о-о-о??? Кто, миледи?
Она что-то прошептала ему, тихо-тихо, он даже не услышал сначала, а когда услышал…
Побледнел, не хуже нее.
— Малыш… Он моего малыша… Мой малыш… Он…
Дон вынужден был сцепить пальцы на покрывале, сжать кулаки добела, стиснуть зубы, чтоб не зарычать, не завыть дико, по-животному. Так умирающие тигры рычат, и долго к ним, мертвым уже, боятся подходить охотники. Потому что последний бросок смертелен…
— Ненавижу его… Дон… Я его ненавижу-у-у… Убить готова…
Дон отшатнулся от ее тихого, наполненного звенящей яростью голоса.
А затем собрал все свои силы, встал, коротко поклонился… И вышел.
Тварь, посмевшая прикоснуться, ударить беременную женщину, женщину, на которую он сам, Дон, совсем скоро после этих событий забравший себе родовое имя своего настоящего господина и госпожи, Сордо, боялся даже дышать… Эта тварь недостойна жить.
15
15
Пока шел от покоев Мэсси, узнал много чего жуткого от девчонок-служанок, оставашихся с Мэсси еще с родительского дома. Например, что синяки на лице госпожи стали появляться примерно через месяц после того, как он уехал… А еще господин громко кричал на нее днем. А сама госпожа много кричала и плакала по ночам…
