– Вы приезжий? – не унимаюсь я. – Или тоже из крепостных?
Он нехотя признает:
– Местный я. Из крепостных. Старый граф не считал нужным чужих людей в имение приглашать. Полагал, что и свои с делами справятся. Я ему за доверие премного благодарен. И за то, что вольную мне пожаловал, и что управляющим поставил.
Говорит он гладко, без запинки, и всё-таки мне кажется, что что-то он не договаривает. Вон как руки-то трясутся. Нервничает.
– А скажите-ка мне, любезный Захар Егорович, а сколько из той суммы, что записана на содержание усадьбы, вы кладете себе в карман? И какое на самом деле жалование было вам установлено?
Я уже не улыбаюсь. Он тоже. Я спрашиваю наугад, но я почти уверена, что не ошибаюсь – он вовсю пользовался и доверчивостью старого графа, и неопытностью в хозяйственных делах молодого.
– Как можно, ваше сиятельство? – бледнеет он. – Да я… Да для меня…
– Послушайте, Захар Егорович, – строго говорю я. – Я понимаю – у вас большая семья, вам жену и деток кормить нужно. Не думаю, что ваше жалование позволяет вам покупать такие перстни.
Перстень с печаткой на его левой руке я заметила еще несколько дней назад. Дорогое удовольствие для выходца из крестьян, пусть и занимающего должность управляющего поместьем. Не думаю, чтобы он решился бы надеть его в присутствии графа. А меня не постеснялся. Не сообразил, что я стану в это вникать.
– И не вздумайте врать! – я чуть повышаю голос. – А не то я ревизора из уезда приглашу, он вас мигом на чистую воду выведет. Но только тогда и отвечать придется по всей строгости.
Про ревизоров того времени я почти ничего не знаю. Может, они совсем не тем занимались, чем занимаются в наши дни. Но то, что ревизоры были – это точно! Зря, что ли, Гоголь свою комедию написал?
– Простите, ваше сиятельство! – он – немолодой, солидный человек, – бухается мне в ноги. – Не губите. Можете хоть кого спросить – я живу небогато. А ежели и пользуюсь иной раз чем господским, так не корысти ради, а удобства.
– Чьего удобства? – хмыкаю я.
Он вместо ответа снова повторяет:
– Простите, ваше сиятельство!
Честно говоря, увольнять его я вовсе не собираюсь. Совсем без управляющего поместье пропадет. Но вот одернуть его маленько нужно.
– У вас, Захар Егорович, почему нет счетного работника, который вел бы записи в книге? Зачем вам самому этим заниматься? Непременно нужно нанять.
– Да где же его найдешь? – всё еще не поднимаясь с колен, спрашивает управляющий. – Чтобы человек-то честный был.
– А вы поищите! – советую я. – А вам думать больше нужно о более важных для поместья делах. Может, тогда и придумаете, как увеличить доходы. Или как расходы сократить, чтобы средства найти на лекарства для доктора.
Он часто кивает.
– Найдем, ваше сиятельство! Найдем!
Я выражаю желание посмотреть на помещичьих коров, и Сухарев уже не спорит. Мы отправляемся на ферму.
Работающие там крестьяне взирают на меня с удивлением. Похоже, ни старый граф, ни его племянник хозяйственными вопросами ничуть не интересовались. А я подробно расспрашиваю и о надоях, и о кормах. Сельскохозяйственный труд, хоть и изменился за столько лет, но основа его всё та же. Коровы по-прежнему едят сено и дают молоко.
Постепенно и Сухарев приходит в себя и с удовольствием участвует в беседе. Время летит незаметно.
Отвлекает от разговора нас прибежавшая на ферму Стешка.
– Ваше сиятельство, а я вас повсюду ищу! Настасья Демидовна непременно вас найти велела!
Девочка раскраснелась и запыхалась от быстрого бега.
– С визитом кто-то прибыл? – спрашиваю я. В Даниловку редкий день не приезжал кто-то из соседей.
Стешка торопливо кивает:
– Прибыли, ваше сиятельство! Тетушка ваша! Из Москвы!
17. Тетушка
Ну, вот и всё! Финита ля комедия – или как там в таких случаях говорят? Я и до этого понимала, что рано или поздно кто-то из родных или друзей настоящей Анны Николаевны приедет в Даниловку. Правда, надеялась, что случится это не так скоро – а к тому времени мы могли бы вновь поменяться местами.
Я ничего не знала о семействе графини. В Даниловке не было никого, кто бы хоть что-то знал об ее сиятельстве.
Стешка уже скрылась в доме, а я всё еще медленно бреду ко крыльцу. Интересно, что в девятнадцатом веке полагалось за мошенничество и выдачу себя за другое лицо? Никогда не задумывалась, что в итоге случилось с Хлестаковым и Чичиковым. Какое наказание они понесли?
Впрочем, мошенничество – это самое малое, в чём меня могут обвинить. Обвинение в убийстве – куда серьезнее. Как только станет известно о моем самозванстве, тот же заседатель Александров сразу подумает о том, что обман и убийство – звенья одной цепи. Меня обвинят в том, что я и мои сообщники убили графа и графиню Даниловых, чтобы завладеть их поместьем и крепостными. Чем я смогу доказать свою невиновность? Невероятными рассказами про путешествие во времени? Да кто в здравом уме поверит в это? Меня сочтут сумасшедшей. Хотя, наверно, лечебница для умалишенных – это лучше, чем тюрьма. Кажется, где-то я читала, что в 19 веке убийц обычно приговаривали к бессрочной каторге.
– Анна Николаевна, ну, где же вы? – Стешка снова выбегает из дома. – Тетушка ваша сильно гневается. И от закусок, и от чая отказалась. А у нее еще кот с собой! Тоже голодный и тоже злющий!
Я не в силах сдержать тяжкий вздох. Она еще и не так гневаться будет, когда увидит свою «племянницу».
Интересно, что сделают Сухарев и Назаров, когда гостья из столицы обвинит меня в самозванстве? Кому поверят – ей или мне? Или обеих предпочтут держать под замком, пока не прибудет полиция?
Приходит шальная мысль вовсе не входить в дом. Вернуться на конюшню, велеть заложить сани и уехать куда-нибудь подальше от Даниловки. Да в тот же Петербург. Без кучера. С лошадьми я управлюсь и сама.
Там, конечно, и коней, и сани, и дорогую шубу придется продать. Да и подаренное маркизом Паулуччи колье – тоже. Снять небольшую квартирку и ждать, не одумается ли маркиз и не вернет ли меня домой. Это унизительно и опасно, но что же делать?
Но реализовать этот план я не успеваю. Снова раздается скрип двери, но на сей раз на крыльце вместо Стешки появляется незнакомая мне женщина – с седыми буклями, среднего роста и средней комплекции.
Она пронзает меня тяжелым взглядом, прищуривается. Мне кажется, что эта секунда длится вечность.
– Ты, что ли, Анна Николаевна-то? – Бледные губы женщины дергаются в странной усмешке. – Так чего застыла у крыльца? Будто не хозяйка?
Нет, бежать уже не успею.
«Тетушка» разворачивается и заходит в дом. Я иду за ней следом. Будь что будет.
Стешка помогает мне снять шубу и валенки.
Тетушка уже сидит в гостиной у камина. Я вхожу в комнату. Стешка – за мной. Заглядывает и Анастасия Демидовна:
– Ваше сиятельство, велите накрывать на стол?
Но отвечаю не я, а гостья:
– Нет, после. Прежде нам поговорить надо.
Но Сухарева намека не понимает, всплескивает руками:
– Да как же с дороги и чаю даже не отведать? На улице вон какой мороз стоит. Непременно нужно чаю с малиной. А еще лучше – горячего супа. Нынче он у Лукерьи Ильиничны особенно славным вышел.
Гостья бросает на нее один только взгляд. Но какой! И Сухареву, и Стешку как ветром сдувает.
– Ну, что же, садись вот сюда, дорогая племянница! – она указывает на кресло напротив.
Я послушно сажусь. Судя по всему, она не истеричка. Может быть, хотя бы выслушает, прежде чем звать полицию. Хотя всё равно, конечно, не поверит.
А держится она на удивление спокойно. Как будто даже ничему не удивилась. А может, ее предупредил кто? Может, кто-то из здешних помещиков встречался прежде с Анной Николаевной в Москве и теперь во мне ее не признал. Вот и сообщил тетке – чтобы уж сама разобралась.
Если дело обстоит именно так, значит, полиция должна быть уже здесь, в Даниловке. Не в одиночку же «тетушка» приехала меня разоблачать?
