— Мам… — неуверенно промямлил он, но прекрасная Наталия только всхлипнула громче. — Я не хотел.
Машка тяжело вздохнула и помахала рукой, прогоняя Диметриуша, а затем подошла к его маме и тихонечко погладила по плечу.
— Не плачьте, — негромко попросила она. — Кто-нибудь увидит…
— Мне всё равно, — не отрывая рук от лица, прошептала Наталия. — Мне так всё надоело…
Диметриуш предпринял ещё одну бесполезную попытку заговорить с матерью, которая закончилась очередной серией судорожных всхлипов и Машкиным:
— Лучше иди, куда шёл.
— Точно? — одними губами спросил он.
Мария уверенно кивнула, а затем, воровато оглядевшись по сторонам, стянула с волос Пудю и решительно сунула его Диметриушу, шепнув:
— Мне так будет спокойнее, — и отвернулась от него, полностью переключившись на успокаивающий лепет.
Димон молча обозвал себя идиотом, мысленно поклялся, что, закончив разговор с дедом и отцом, сразу же помчится к матери извиняться, и, кивнув Савелию, поспешил к Красному императору.
Обоих старших Бьёри они нашли в небольшой комнате за кабинетом, где не так давно так бесславно закончился рассказ Димона о его злоключениях. И оба наградили вошедших одинаково удивлёнными взглядами.
— Не помню, чтобы я распоряжался проводить вас ко мне, — приподняв бровь, проговорил Император, глядя на то, как Савелий почтительно склоняет голову, а Димон, наоборот, надменно её задирает.
— Не до политесов, дед, — с места в карьер прыгнул внук и прямо с порога выпалил:
— Могу я тебя попросить надеть венец? И тебя, отец, тоже. Прямо сейчас, — Савелий снова крякнул, и Димон решил, что к очередной зарплате обязательно выпишет наружнику премию в виде сиропа от кашля. — Во избежание повторения истории, так сказать.
Красный император перевёл мрачный взгляд на побелевшего от страха Савелия, но ничего не произнёс, поднялся из кресла и прошёл к висевшему на стене портрету покойной супруги, за которым скрывался сейф. А вот Себастьян Бьёри молчать не стал.
— А к чему такая спешка? — спросил он.
— У нас возникли опасения, что в Хомяках могли провести тот самый обряд…
— И бросить сосуд? — усмехнулся Император, отодвигая картину в сторону. — Если бы там действительно поработал некромант, то вы бы там нашли лишь двенадцать трупов да остаточные следы магии. Никто бы не стал бросать сосуд с украденной душой. Наоборот, её бы охраняли так, как ни одно сокровище мира не охраняют. Она же может вырваться… — медленно повернулся к внуку и, криво улыбаясь, опустил венец себе на голову. — Удовлетворён?
Димон облегчённо выдохнул и кивнул, а Красный император повернулся к сыну, протягивая тому артефакт:
— Баська, порадуй нашего параноика.
— Я не параноик, — нахмурился Диметриуш, размышляя над словами деда. Как сокровище, значит? Что ж, толика правды в этом была… А может, и не толика, потому что венец лёг на макушку Себастьяна Бьёри — и снова ничего не произошло.
Неужели они ошиблись, и в теле Пруста находится всё тот же самый Пруст? А как же интуиция, которая истерично вопит и не даёт махнуть рукой на произошедшее в Хомяках.
— Надо проверить принцесс, — вклиниваясь в мысли Диметриуша, предложил Савелий. — Вдруг Фо… злоумышленник решил через них действовать?
— Если бы через них, — отмахнулся Димон, — то на больничной койке лежал бы не Иннокентий Пруст, а какая-нибудь Клавдия Ильинишна или… или…
Себастьян Бьёри издал странный звук, словно в комнату внезапно вместо кислорода подали удушающий газ, а Диметриуш схватился двумя руками за голову и, тихо выругавшись, взвыл:
— Вот же я идиот! Любка-парикмахерша! — и вылетел из комнаты, чувствуя, как скручиваются от дурного предчувствия внутренности. Ну почему он сразу об этом не подумал? Как дурак, заглотил наживку? А ведь можно было догадаться! Можно. Потому что Наталия Бьёри никогда — под страхом смертной казни! — не стала бы устраивать прилюдных истерик. И ссориться с избранницей сына не стала бы. А с тех пор, как она в последний раз распорядилась запереть Диметриуша в его покоях, прикрываясь именем Императора, точно прошло лет пятнадцать, если не больше…
Димон пролетел сквозь анфиладу родительских комнат, рыча от злости и проклиная себя на чём свет стоит, потому что здесь никого не было. Ни его матери, ни той, кто скрывается в её теле, ни Маши.
— Машка! — бессмысленно заорал он и скрипнул зубами, почувствовав, как в кармане шевельнулся мозгоед.
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
От беспомощности хотелось выть и лезть на стену. Диметриуш сжал кулаки, судорожно выдохнул и поднял голову, чтобы встретиться взглядом с появившимся в дверях отцом:
— Па-ап, — внезапно до противно жалобным голосом протянул он, — их нет.
Глава 35, в которой героиня попадает в гости к Любке-парикмахерше
Димкина мама жалко всхлипывала и старательно не смотрела в мою сторону, а мне из-за этого было до невозможного неловко и так стыдно, что я буквально места себе не находила.
— Наталия, ну что вы? — я предприняла очередную попытку остановить поток слёз и даже удивилась, когда мне это удалось. Женщина внезапно вскинула голову, словно прислушивалась к чему-то, и я слегка опешила от того, как хорошо она выглядит, словно и не было никакой истерики. Если честно, до этого момента я не верила в то, что кто-то умеет плакать красиво. Наталия Бьёри, бесспорно, освоила это умение досконально, ибо после пятнадцати минут рыданий она выглядела невероятно… свежо. Я вновь почувствовала себя замарашкой и поняла, что никогда не дотяну до представлений этой женщины об идеале. С другой стороны, мне гораздо важнее, чтобы идеальной меня считал её сын. А он, судя по всему, считал. И осознание этого простого факта стало для меня шокирующим открытием и делало слегка неадекватной. Меня до безобразия тянуло улыбаться, хотя ситуация к улыбкам совсем не располагала.
— Я? — Наталия отняла от глаз руки и коротко глянула на меня. — Я, кажется, немного расклеилась… Но в кругу семьи можно. Ты так не считаешь?
Я пожала плечом, посчитав вопрос риторическим, но Димкину маму это отчего-то не устроило.
— Ты же теперь часть нашей семьи? — спросила она весело. — Правильно?
Я с тоскою подумала о том, что моя сердобольность когда-нибудь меня погубит, дёрнуло же меня вмешаться и броситься её утешать! С тоскою подумав о том, что Димку в дворцовом лабиринте мне всё равно самостоятельно не найти, я кивнула. Наталия оживилась, улыбнулась, как мне показалось, довольно-таки хищно, и предложила:
— А что, если нам, пока мужчины заняты, по-семейному выпить чаю? С пирожными. Ты же любишь сладкое?
К сладкому я была почти равнодушна, но признаваться в этом отчего-то не стала, а снова кивнула, хотя, надо отдать должное, ответа Её Императорское Высочество уже не ждала, а, схватив меня за руку, споро тянула назад к семейному крылу.
— Поболтаем, посекретничаем… А то стыдно признаться! Мы же о тебе ничего-ничего не знаем, Машенька, а ты ведь нам не чужой человек…
Наверное, при других обстоятельствах меня напрягло бы то, как быстро Наталия Бьёри утешилась — а ведь так горестно рыдала! И в свете последних событий я бы заподозрила её в чём-то большем, чем понятная, пусть и неприятная лично мне неискренность. Но именно в тот момент я ещё не успела отойти от Димкиного признания, раз за разом мысленно прокручивая его слова и снова и снова обмирая от сладкого, туманящего голову восторга.
Поэтому неладное заподозрила только в тот момент, когда поняла, что Наталия привела меня не в свою гостиную, где мне уже приходилось бывать однажды, а в явно нежилую комнату с тяжёлыми шторами на окнах да невысоким столиком у дальней стены. Я замерла, удивлённо оглядываясь по сторонам, а затем почувствовала странно знакомый запах. В комнате пахло смертью, болью пахло и слезами страха, тленом и разложением, свежей землёй, пеплом сожжённых костей и резко — до головокружения — озоном.
Меня накрыло внезапным приступом тошноты, и я попятилась к двери, но Наталия не позволила мне выйти из комнаты, положила руку между моих лопаток, останавливая моё движение назад, и полным восторженного любопытства голосом протянула:
