— Да, госпожа?
— Спасибо.
«Как низко вы пали, госпожа Вирита де Эльтран! — Вирита смотрела на себя в зеркало, будто не узнавая. — Подкупаете надсмотрщика, просите помощи у рабыни… Впрочем, вас все-таки можно считать достойной дочерью вашего отца!»
Время умерло. Не было ни утра, ни ночи. Неподвижность, безмолвие. Даже воспоминаний почти не осталось. Он знал только, что откликается на имя «Эрн», но не знал — почему. Это слово не было его именем. Еще он знал, что пережил утрату, но утрата не была любовью… Любовь — осталась…
Пережил? Или — не переживет?
Ночь не сменялась утром, но мучительный холод сменялся зноем, таким же мучительным, и конца этому не было — время умерло.
— Эрн!
Это слово не было именем. Но он привык отзываться. Он открыл глаза.
— Пей! — рыжеволосая девушка поднесла к его губам бутыль из толстого стекла. — Госпожа велела… Госпожа сказала — этот отвар поможет тебе поскорее встать на ноги.
Поскорее… Время воскресло. А он, тот, кого называли Эрном?..
— Кто я?
Девушка взглянула испуганно, всплеснула руками.
— Меня зовут Эна. Я служанка госпожи… Ты что же — не помнишь меня?..
— Я спросил: кто я?
— Ты правда не помнишь?
— Не знаю.
— Ты — Эрн, — тихо вымолвила Эна. Похоже, она заподозрила его в безумии.
— Кто такой Эрн?
— Раб господ де Эльтран…
— А почему же тогда я здесь? И почему ты здесь?
— Мне госпожа приказала, а ты… — в глазах Эны мелькнуло понимание. — Эрн… Ох, Эрн… все думают, что ты умер…
Значит, его и вправду нет. Нет ни для кого, кроме этой испуганной девочки…
— Только я знаю правду, да еще Эрел… И госпожа… это она тебя спасла…
…И госпожи.
— О, наша чувствительная госпожа! А она не сказала, как собирается распорядиться моей жизнью? Может, она хочет, чтобы я год за годом жил в этом гроте, а она подкармливала меня, как ручного зверька? Или она придумала что-нибудь более изощренное? — слишком долгая для него тирада. Отняла все силы, накопленные за безвременье.
— Госпожа больна, Эрн, — сказала Эна, не тая упрека. — В тот же день и заболела… ну, в тот, когда… И господина видеть не хочет. Он пришел, а она прогнала… и потом плакала, так долго плакала, Эрн! Я уж испугалась…
— Иди к госпоже, Эна, — сказал Эрн. Голос его звучал глухо. — Я теперь и один не пропаду, не сомневайся.
И, предупреждая возражения, повторил повелительно:
— Иди.
Эна вскочила — как сильна все-таки привычка повиновения! — принялась суетливо устраивать в изголовье ложа бутыль с отваром, узелок со снедью, поясняя каждое свое действие:
— Здесь вот хлеб и сыр… А сюда кладу порошок… это если очень больно будет… А это — книги… Уж не знаю, зачем, госпожа велела…
Вот, как будто бы, и все.
Но Эна медлила.
— Эрн… Эрн, ты не тревожься о госпоже. Она уже выздоравливает, и доктор говорит…
— Разве ты не знаешь, что рабы не испытывают столь сильных чувств?.. — зря он это сказал. Не надо пугать ее еще сильнее. — Я не тревожусь. Ступай.
— Я приду, Эрн… Принесу еще еды, и отвару принесу…
Кажется, она ничуть не сомневается, что он будет ждать. Еще бы! Ведь так велела госпожа. Господа имеют власть над жизнью и смертью рабов. Но над мертвыми они власти не имеют.
* * *
На двенадцатый день Вирита неуверенно встала с постели. Доктор попытался было протестовать, но услыхал в ответ краткое и властное:
— Подите прочь!.. Эна, платье мне!
— Какое, госпожа?
— Все равно. Быстрее!
Эна принялась помогать госпоже.
— Сегодня я пойду к Эрну.
— Скажи ему, чтобы он никуда не уходил. Я обязательно что-нибудь придумаю, так и скажи ему, Эна.
Все эти дни госпожа и служанка постоянно говорили об Эрне. Вдруг выяснилось: они понимают друг друга с полуслова. И не только в том, что касается нарядов и причесок.
— Он уже начал подниматься, госпожа, и…
Вирита с тревогой посмотрела на Эну.
— И, я боюсь, что он…
— Запрети ему. Скажи: госпожа приказывает оставаться на месте. Как только я смогу покинуть особняк так, чтобы не переполошить всю округу, я приеду в грот.
Вирита постояла у порога, будто бы собираясь с силами, чтобы его перешагнуть.
— Скажи ему, Эна, — повторила она.
Эна подавила вздох сомнения. И ничего не ответила.
* * *
— Воля, глубокоуважаемый господин де Эльтран, — главная составляющая характера. Некоторые вольнодумцы пытаются противопоставить осознанную воля своеволию, но я полагаю…
— Я полагаю, вам давно пора покинуть этот дом, — громко сказала Вирита.
— Милое дитя, вам лучше? — засуетился Атерион.
— Значительно. Когда имеешь возможность сказать лицемеру, что он лицемер, а негодяю — что он негодяй, на душе становится значительно легче, — девушка взирала на гостя с верхней ступени лестницы, не торопясь спускаться. — Господин Атерион де Клайнор, вы негодяй и лицемер. К тому же у вас нет представлений о чести, иначе вы не посмели бы оставаться в доме, куда принесли беду.
— Вирита, ты все еще нездорова, — прокашлявшись, выдавил отец. — Пожалуйста, возвращайся к себе. Хочешь, я пойду с тобой, мы обо всем поговорим, а наш высокородный гость, я думаю, простит…
— О, да, конечно! Простит точно так же, как ты простил мою маму. Раньше я верила в ее вину, а теперь… теперь сама готова бежать от тебя… хоть босиком! Да только не побегу, — Вирита язвительно усмехнулась. — Я пока еще не во всем разобралась. Но одно знаю точно…
Она шагнула вперед, схватила со стола початую бутылку вина и швырнула под ноги Атериону.
— Следующая полетит вам в голову. Даже не сомневайтесь — я попаду. И еще одно. Господин де Клайнор, если вы хотя бы на словах знаете, что такое честь, соблаговолите не только покинуть мой дом, но и забыть сюда дорогу.
С этими словами она круто развернулась и подчеркнуто неторопливо двинулась к своим покоям.
Никто ее не остановил.
Вирита снова — которую уже ночь кряду? — долго не могла уснуть. Не давали покоя мысли: об Эрне, об отце, снова об Эрне… Мелькнула и угасла мысль об Эрманте — будто о случайном знакомом, с которым она не виделась давным-давно.
Хотела позвать Эну, да пожалела будить.
В беспокойной полудреме ей чудился грот… но Эрна почему-то не было…
— Госпожа!
Ей показалось, что этот голос — тоже не наяву. Но она отозвалась:
— Эрн!
Отозвалась — и поняла, что он и вправду здесь.
— Я пришел поблагодарить вас, госпожа. За все, что вы сделали для меня за двенадцать лет… за вашу жалость. И за то, что вы не оставляли попыток воспитать образцового раба. Ничего не получилось, но это всецело моя вина.
