Ойййёёёёооо!!! А времени-то сколько? Беглый взгляд на телефон, служивший мне заодно и будильником, и часами сообщил, что уже девять — пятнадцать. А это означало, что ещё час назад мне надлежало встать, умыться, причесаться и вовсю готовить завтрак себе и Брэйди. Я вскочила с кровати и заметалась по комнате, спросонья плохо соображая, за что хвататься в первую очередь. Сначала даже собиралась побежать на кухню прямо так, не умывшись, но передумала. Девять — пятнадцать. Взрослые уже давно уехали. Необходимость каждый день добираться до Порт-Анджелеса, заставляла их вставать в несусветную рань. В десять — тридцать мы с братиком должны были выехать, чтобы в одиннадцать часов ровно быть у миссис Малиган. Значит, на сборы мне остался лишь час времени. Ну, час — пятнадцать. Немного. И если буду так прыгать и пытаться объять необъятное — не успею ровным счетом ничего. Даже причесаться.
Умывалась я уже не торопясь. Так же, не торопясь, оделась и расчесалась. И даже заправила кровать. Надо было спускаться на кухню. Завтрак готовить некогда. Придется обойтись тем, что есть в холодильнике. Молоко и хлопья, например. Мне бы хватило и парочки апельсинов, но вряд ли такая еда устроит Брэйди.
Однако, спускаясь по лестнице, я поняла, что завтрак будет по всем правилам. Оглушающе аппетитный запах яичницы с беконом распространился по всему дому.
Остановившись в дверях кухни, я прислонилась к косяку с самым виноватым видом. Но глаза поднимать не стала. Я знала, что он оглянется на меня. Он всегда оглядывался, как бы тихо я ни пыталась ступать. Иногда мне казалось, что даже если бы я передвигалась по воздуху, не производя никаких звуков вовсе, то и тогда бы он оглянулся, почувствовав мое приближение. А, встретившись с ним глазами, я терялась, и вся моя тактика поведения, которая вырабатывалась с таким трудом, летела к чертям. В такие моменты я становилась беспомощной, как кролик, загипнотизированный повелительным взглядом удава. Напряжение, напугавшее меня во время первой поездки на машине, появлялось ниоткуда и насыщало воздух электричеством. Как перед грозой. Не исключено, что это чувствовала только я. Надеюсь, что так оно и было. Мысль о том, что это могли заметить мама и Вихо, была невыносимой. Мне не хотелось показывать свою слабость. Хорошо, что это всегда длилось недолго. Потому, что я знала, как с этим бороться. Нужно было отвести глаза и сделать по возможности невозмутимое выражение лица. Я научилась виртуозно это делать. Профессионально. Но самым страшным в этих срывах был не страх потерять лицо, а стойкое ощущение того, что Брэйди тоже чувствует это напряжение. И что он-то, в отличие от меня, знает в чем дело. В эти сумасшедшие секунды казалось, что в глазах его светится нежность и что-то еще. Что-то обжигающее, пугающее и прекрасное, но пока неопределимое для меня. Вот от этих ощущений и становилось не по себе.
Во-первых, потому, что это не могло быть правдой, ни при каких обстоятельствах. Этого просто не могло быть. Не должно было быть. Никак. Совсем. Он мой брат. Пусть сводный, но это дела не меняет. Если хотя бы на секунду представить, что мы будем вместе, возникает большое количество сложностей и неприятных моментов. Неизвестно как отнесется к этому Вихо. Чужая девочка (пусть даже она дочь его любимой женщины), без образования, без знания языка и с таким шлейфом неприятностей в прошлом, что даже вспоминать об этом не хочется, вдруг посягнет на его единственного сына. Вряд ли он будет в восторге. А если будет недоволен он, то это, несомненно, отразится на маме. А уж её-то счастьем я пожертвовать точно не готова. Хрупкая видимость благополучия, царившая в доме, тщательно поддерживалась всеми. Надежда, что когда-нибудь эта видимость превратиться просто в благополучие светилась в глазах мамы, но не мешала ей пристально следить за мной время от времени. В такие моменты я одаривала ее самой беззаботной из улыбок моей личной коллекции. Большой удачей оказался тот факт, что образовательный центр, где они с Вихо работали, находится далеко. Из-за этого время нашего общения сократилось намного, и было меньше возможностей проколоться и выдать свое смятение и растрепанные чувства. Не могла я разрушить то, что с трудом создавалось не мною. Просто не имела права.
Во-вторых, глупо было надеяться на что-то хотя бы потому, что у Брэйди была девушка. Та самая. Обитательница туманного царства фей. Никто не говорил об этом специально, но нетрудно было догадаться. Спустя пару месяцев занятий с миссис Малиган я вполне отчетливо могла разбирать о чем идет речь в разговоре, но не всегда могла правильно сказать, то, что хочется, и поэтому предпочитала делать вид, что и понимаю далеко не все. Это позволяло иногда услышать больше, чем предназначалось для моих ушей. Например, я узнала, что иногда по ночам Брэйди уходил из дома. Надо полагать к ней. Иногда она просто заходила за ним и, ожидая Брэйди в гостиной, обменивалась приветливыми фразами с Вихо. «Здравствуй, Ли. Как дела. Опять до утра будете кошек гонять?». «Привет, Вихо. Посмотрим. Может, попадется дичь посущественнее». «О. Неужели вы рассчитываете сегодня загонять муху в чистом поле?». «Ну, мы, по крайней мере, попробуем». Говорилось все это с легкой улыбкой и сопровождалось забавными заговорщическими движениями бровей. Не представляю, что это могло означать. Наверное, какие-то местные шутки, которые мое русское ухо еще не научилось воспринимать и потому они не казались мне смешными. Самое интересное, что я выяснила из этих обменов любезностями, было ее имя. Ли. Прекрасное и нежное как она сама. Сильное и гибкое. Гораздо лучше, чем простенькое имя Женька. Брэйди спускался по лестнице и они вместе исчезали за дверью, не прикасаясь друг к другу и, даже, не обменявшись словами приветствия. Они умели общаться глазами. Когда я смотрела на них в такие моменты из полутемной кухни, скрытая тенью, боль ревности сжимала спазмом сердце. Ревности, на которую я не имела никакого права. Абсолютно.
В-третьих потому, что видеть то, чего на самом деле не существует не есть признак душевного здоровья. И, может быть я не переживала бы особо по этому поводу, если бы не одна важная деталь. Одна подробность, о которой я не имела права забывать. Ни при каких обстоятельствах. Как бы мне этого ни хотелось. Я всегда должна была помнить, что я — дочь своего «папки». Ребенок человека, который отличался маниакальными нездоровыми наклонностями. Вряд ли его поведение по отношению к нам можно считать нормой. Ничего не смысля в медицине, я не знала как правильно это называется, но не могла не понимать, что гены, переданные мне биологическим родителем могли нести в себе информацию о его болезни. Это означало, что монстр, в которого превратился мой отец, мог жить и внутри меня. И тяга моя к Брэйди, трепетное стремление души, боль сердца, которую мне так нравилось временами считать любовью, могла иметь совсем другую природу. Страх ледяными лапками пробегал вдоль позвоночника, когда я напоминала себе об этом, и помогал выныривать из состояния, близкого к эйфории, когда мы встречались с братом взглядами.
