— Тогда мне просто придется улыбнуться и смириться с этим.
— Ты не должна.
О, он слишком восхитителен. Я не могу не наклониться немного вперед, притянутая чистой гравитационной силой, которую он излучает.
— Я согласна на твои условия, Аид. Быть под твоей защитой, принадлежать тебе и
занимающийся с тобой развратным публичным сексом, о боже. — Я должна была бы на этом остановиться, но я никогда не была настолько хороша в том, чтобы отказывать себе в том, чего я хочу. — Я полагаю, мы должны скрепить нашу сделку поцелуем. Таков традиционный порядок вещей.
— Это так. — Его интонация делает слова менее вопросительными и более насмешливыми. Он
такой холодный, что может заморозить меня до самой сердцевины. Это должно меня напугать. Каждый партнер, с которым я встречалась до сих пор, был полной противоположностью Аида — люди, готовые принять то, что я даю, и не задавать вопросов, не требуют от меня никаких дальнейших обязательств. Репутация моей матери гарантировала, что их желание ко мне не перевесит их страх перед ней, поэтому они все старались изо всех сил держать наши отношения в секрете. Поначалу скрываться было забавно. Позже это стало утомительным. Но это было безопасно, настолько безопасно, насколько это возможно для дочери Деметры, живущей на Олимпе.
Аид небезопасен. Он так далек от безопасности, что мне следовало бы пересмотреть эту сделку еще до того, как она началась. Я могу сказать себе, что у меня нет выбора, но это неправда. Я хочу этого каждой темной частичкой своей души, которую я так усердно стараюсь держать взаперти. В публичном повествовании о милой, солнечной, послушной женщине нет места тому, чего я жажду в темноте ночи. Вещи, в которых я внезапно убеждаюсь, что Аид способен мне дать.
А потом его рот оказывается на моем, и я вообще ни в чем не уверена.
Глава 7Аид
На вкус она как лето. Я не знаю, как это возможно, не тогда, когда она просто спала в ванне, не тогда, когда на улице глухая зима, но это правда. Я зарываюсь руками в ее копну волос и откидываю ее голову назад, наклоняясь для лучшего доступа. Скрепление сделки — самый не убедительный предлог поцеловать ее; у меня нет оправдания, чтобы поддерживать контакт, углублять его. Никакого оправдания, кроме желания ее. Персефона двигается, чтобы сократить расстояние между нами, а затем она полностью в моих объятиях, теплая и мягкая, и, черт возьми, она покусывает мою нижнюю губу, как будто она действительно этого хочет.
Как будто я не пользуюсь этим преимуществом.
Эта мысль выводит меня из тумана, и я заставляю себя сделать шаг назад, а затем еще один. Всегда были границы, которые я отказывался пересекать, очерченные границы, такие же непрочные, как те, что удерживают Зевса от нижнего города. Это не меняет того факта, что я никогда не пересекал их раньше.
Персефона моргает, глядя на меня, и впервые с тех пор, как я встретил ее прошлой ночью, она выглядит совершенно реальной. Не олицетворение солнечного луча. Не та пугающе спокойная женщина, которая была выше ее понимания. Даже не идеальная дочь Деметры, которую она играет для публики. Просто женщина, которая наслаждалась этим поцелуем так же сильно, как и я.
Или я проецирую, и это просто еще одна из ее многочисленных масок. Я не могу быть уверен, и потому, что я не могу быть уверен, я делаю третий шаг назад. Неважно, что думает обо мне остальная часть Олимпа — о бугимене — я не могу позволить себе доказать их правоту.
— Мы начинаем сегодня.
Она снова моргает, ее невероятно длинные ресницы опускаются на щеку в движении, которое я почти слышу.
— Мне нужно связаться с моими сестрами.
— Ты сделал это прошлой ночью. Интересно наблюдать, как она собирает вокруг себя свою
броню. Сначала происходит выпрямление ее позвоночника, совсем чуть-чуть. Затем улыбка, веселая и обманчиво искренняя. Наконец-то бесхитростный взгляд этих карих глаз. Персефона складывает руки перед собой.
— Твои телефоны прослушиваются. Я так и подозревала.
— Я параноик. — Это правда, но не вся правда. Мой отец не смог защитить своих людей,
защитить свою семью, потому что он принимал все за чистую монету. Или это то, что мне всегда говорили. Даже без того, чтобы Андреас окрашивал события своим собственным восприятием, факты остаются фактами. Мой отец доверял Зевсу, и в результате он и моя мать умерли. Я бы тоже умер, если бы не явная глупая удача.
Персефона отмахивается от этого, как будто это не больше, чем она ожидала.
— Тогда ты будешь знать, что мои сестры более чем способны появиться на твоем пороге, если
их должным образом мотивировать, пересекать реку Стикс или нет. Они такие трудные.
Последнее, что мне нужно, — это больше женщин, подобных Персефоне, в моем доме.
— Позвони им. Я попрошу кого-нибудь найти для тебя одежду и принести ее наверх. — Я
поворачиваюсь к двери.
— Подожди! — Крошечная трещина в ее совершенном спокойствии. — И это все?
Я оглядываюсь, ожидая увидеть страх или, может быть, гнев. Но нет, если я правильно понимаю выражение ее лица, в ее глазах таится разочарование. Я не могу этому доверять. Я хочу ее больше, чем имею на это право, и она здесь только потому, что ей больше некуда идти.
Если бы я был лучшим человеком, я бы сам вывез ее из города и дал ей достаточно денег, чтобы дожить до ее дня рождения. Она права; если у нее хватит сил пересечь реку, то, скорее всего, у нее хватит сил покинуть город с надлежащей помощью. Но я не лучший человек. Неважно, насколько противоречива эта сделка для меня, я хочу эту женщину. Теперь, когда она предложила мне себя в дьявольской сделке, я намерен заполучить ее.
Просто не сейчас.
Не раньше, чем это послужит нашей общей цели.
— Мы еще поговорим вечером. — Я наслаждаюсь ее раздраженным фырканьем, когда выхожу за
дверь и направляюсь в свой кабинет.
Есть последствия для моих действий прошлой ночью, последствия для
сделки, которую я только что заключил с Персефоной. Я должен подготовить своих людей к ним. Я нисколько не удивлен, обнаружив Андреаса, ожидающего в моем кабинете. Он держит в руках кружку, которая может быть кофе или виски — или и то, и другое — и одет в свои обычные брюки и шерстяной свитер, как самая странная помесь рыбака и генерального директора, которых кто-либо когда-либо встречал. Татуировки, покрывающие его обветренные руки и поднимающиеся по шее, только усиливают разрыв. То, что осталось от его волос, давно поседело, и он выглядит на каждую минуту
своих семидесяти лет.
Он поднимает взгляд, когда я вхожу и закрываю дверь.
— Я слышал, ты украл женщину Зевса.
— Она пересекла границу самостоятельно.
Он качает головой.
— Тридцать лет и перемены в избегании неприятностей, а потом ты бросаешь все это ради
хорошенькой штучки в короткой юбке.
Я бросаю на него взгляд, которого заслуживает это заявление.
— Я слишком сильно сгибаюсь, когда дело доходит до этого придурка. Раньше это было
необходимо, но я уже не ребенок. Пришло время поставить его на место. — Это то, чего я хотел с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы понять масштабы того, что он у меня отнял. Вот почему я потратил годы на сбор информации о нем. Возможность, которую я не могу упустить.
Андреас выдыхает, долго и медленно, в его водянисто-голубых глазах застыл какой-то памятный страх.
— Он раздавит тебя.
— Может быть, десять лет назад он был способен на это. Сейчас он не такой. — Я был слишком
осторожен, слишком намеренно создавал свою базу власти. Зевс убил моего отца, когда он был еще новичком в титуле, слишком неопытным, чтобы отличить друга от врага. У меня была вся моя жизнь, чтобы тренироваться, чтобы справиться с этим монстром. Хотя до того, как мне исполнилось семнадцать, я был всего лишь номинальным главой Аида, на самом деле у меня было шестнадцать лет у руля. Если когда-нибудь и было время сделать это, провести свою черту на песке и бросить Зевсу вызов пересечь ее, то это сейчас. Неизвестно, представится ли мне еще одна возможность, как у Персефоны, шанс унизить Зевса и выйти на свет раз и навсегда. Мысли о том, что все взгляды Олимпа устремлены на меня, достаточно, чтобы у меня в животе образовалась пустота, но прошло слишком много времени с тех пор, как Зевс смотрит на нижний город и притворяется, что он здесь правитель.
